Возвращение в Икстлан - страница 4

И в этом доме, куда мы приехали два дня назад, я тоже чувствовала себя на своем месте. Чужие вещи казались странно знакомыми, словно много раз виденными прежде: старый диван, покрытый линялым зеленым покрывалом, прибитый над ним ковер с оленями, круглый стол, застеленный выцветшей клеенкой, стоящий в углу нелепый пузатый телевизор, тусклое зеркало в деревянной раме, старенький буфет в прихожей, заставленный какой-то посудной дребеденью. У меня ничего не было связано с этой обстановкой, а в то же время казалось, словно я уже много-много раз приезжала сюда и только позабыла об этом. Возможно, дело было в том, что в советское время вообще у всех все было одинаковое, и мне прежде приходилось тысячу раз видеть такую мебель, такую посуду, такое постельное белье, такие узоры на обоях, таких оленей…

– Мне надо помыться, – сообщаю я. – Пойдешь со мной в баню?

– А ты хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

– Хочу.

– Тогда пойдем.

И мы идем в баню. Банька старенькая, холодная, нетопленая, но вода в баке есть – осталась с предыдущего раза. Мы успели сходить по приезде. Сейчас на улице так жарко, что прохладная вода выглядит даже предпочтительнее.

Я раздеваюсь. Сажусь на лавку. Сквозь крошечное окошко льется солнечный свет. Жданов набирает в таз воду, берет пластмассовый, когда-то белый, а теперь почти желтый от времени ковшик и говорит:

– Ну, вставай же. Так будет удобнее.

И я слушаюсь, и он льет на меня воду, и протирает все нежные складочки. И даже сейчас, когда уже нет физического возбуждения, в этом столько тонкой эротики, что просто крышу сносит. Чувствовать его заботливые нежные пальцы там, ухаживающие, оберегающие – это отчасти даже круче, чем то, что он делал ими в доме… Не так возбуждает, но однозначно сильнее запоминается.

– Поставь ножку на полок, милая…

Я делаю, как он сказал. А когда мытье закончено, спрашиваю:

– Почему я, Олег? Ну почему я?

– Глупый вопрос, славная. Потому что ты – это ты.

– Никто не делал для меня такого.

– Ну и замечательно. Значит, я буду первым.

Мы смеемся, и я снова целую его – в нос. Жданова совершенно не интересовал мой предыдущий опыт, как и меня его, собственно. Да и нелепо казалось думать о ком-то еще, когда мы были вместе. Нам же так хорошо, мы есть друг у друга, что еще нужно…

И я кладу руки на его плечи, и еще раз говорю о том, как его люблю.

– Вот же неугомонная, – ворчит Олег. – Ласковая неугомонная Вера.

– Но ты же именно поэтому…

– Да. И поэтому тоже.

– Наверное, нужно приготовить что-то.

– Не парься, сейчас что-нибудь придумаем. Не хочу, чтоб ты заморачивалась.

– А я и не.

– Вот и славно.

На ковре-вертолете мимо радуги

Мы летим, а вы ползете, чудаки вы, чудаки.

«Агата Кристи»

В моей детской комнате тоже висел ковер. С Красной Шапочкой.

Он висел над кроватью, стоящей у правой стены, Красная Шапочка несла пироги бабушке, а Серый Волк притаился в углу. И Красная Шапочка, и Волк были удивительно прекрасны. На полу тоже лежал ковер – а как же, ведь мы жили в частном доме, и мама ни за что не допустила бы, чтобы я вставала с постели на холодный пол. Напротив кровати стоял большой деревянный шкаф с тремя дверцами, украшенными рисунком – его тоже сделала мама. Она хорошо рисовала, расписывала деревянные доски, которые раздаривала родственникам и знакомым, мастерила изящных бумажных кукол, вырезала и раскрашивала для них одежду.

Налево, за шкафом было окно, выходившее в сад. У окна росла яблоня, посаженная в мою честь – «Верина яблоня». В детстве я очень гордилась тем, что у меня есть свое личное дерево. Рядом с окном были раскладное кресло, на котором спал мой дядя, приезжавший из другого города, картонная коробка с игрушками, тумбочка с проигрывателем и печка. Перед сном кто-то из родителей ставил мне пластинку – в тех случаях, когда не читали сами. Электрический свет выключался, и в наступивших сумерках я слушала истории о Карлсоне, Незнайке, Емеле и Синей Бороде. Я хорошо помню, что понимала не все слова, и даже прослушанные множество раз, до заучивания наизусть, они оставляли во мне недоумение. Но я научилась как бы пропускать их, извлекая смысл из контекста – возможно, именно эта привычка к прослушиванию аудиосказок способствовала сильнейшему развитию слуховой памяти, в школе я вовсе не учила устные уроки (ну, за исключением стихов), запоминая все со слов учителя. Да и позднее, в институте, стоило открыть лекции, как я слышала голос преподавателя со всеми интонациями. И в частности поэтому хорошо сдавала экзамены, вообще учеба всегда давалась мне легко, как-то играючи, меня всегда удивляло, почему так не у всех.