– Где ж ты раньше была, родная…
– Раньше? …Почему – раньше? …А теперь-то что?
По северному, скороговоркой пролепетала она, чувствуя прилив крови к лицу.
– Сейчас узнаешь. Глухо произнес Седой.
А она, заглянув ему в глаза, заметила промелькнувшую тихую грусть. Вдруг раздался звон колокола, и парень поднял голову.
Он улыбнулся так, что Гуле стало жутко; она видела его таким там, во сне.
– А где это колокола звучат, мне не кажется? Спросила она.
Седой протянул руку:
– Пойдем, покажу.
И он повел её в верх по дороге.
По каменистой дороге, которые почти по всему Крыму, местами с ухабами и выщербинами, шло много народу. Кто-то, как Гуля и Седой пробирались в верх, кто-то с разморенными, краснеющими лицами, что- то шумно обсуждая, спускался в низ, на остановку. Идти было нелегко, но Седой не разжимал руки, не давая отставать Гуле.
Он молча шел, а за ним, уже с трудом, еле передвигая ноги – она. Странно, но сердце не выскакивало из груди, как это частенько бывало с Гулей, при тяжелых нагрузках; было ощущение преодоления, как во сне в вагоне – спертого пространства.
Наконец, Седой обернулся, ни сколько не запыхавшись.
Гуля увидела врата. Седой впился в неё небесными глазами, и ослабив руку, сказал:
– Заходи. Вот мой дом.
Острая на язычок блондинка, видимо, на время проглотила его: ей нечего было сказать. Только сейчас она заметила на шее у Седого крестик на нитке. И когда он поклонился перед входом во врата, у блондинки шевельнулась догадка о тихой грусти в его глазах, мелькнувшей там, в низу…
Монах, стоявший у ворот, перекрестил их, и пропустил.
Он что-то быстро сказал Седому, на что тот согласно кивнул, и оглянувшись на Гулю, вздохнул и спросил :
– Не передумала?
На что блондинка протянула ладошку, и промурчала свою песенку: -Веди ж, веди ж меня Буденный в бой! И вся – то наша жизнь- есть борьба!
Она пела её в затруднительных ситуациях, когда сердце говорило одно, а душа вылетала из него, требуя своё.
Взору Гули открылся простор, море и – небо.
У девушки захватило дух.
В глазах ожила ещё одна картинка из детства; крёстный держал её на плечах, а перед девочкой, вдоль до самого горизонта, волновалась синь моря, а с права и с лева -изумительной красоты утесы скал, образованные пластами разных пород, и от этого со стороны моря кажущиеся полосатыми.
– Видишь, полосатые хребты, как у тигров? -спросил тогда дядя Петя, – этот мыс – Тигриный.
Но тогда не было звона колоколов. Не было и слёз, которых ожидала и так боялась она…
Самый обрыв мыса…
Рядом стоял человек, руки которого Гуля не хотела отпускать. Хлопнул парус за спиной. Это была её счастливая примета, когда встречный ветер резко бил в лицо, приглашая лететь с ним.
Гуля Советских подняла подбородок на встречу ветру перемен. Он говорил, открывая её парус, -ты идёшь верным путём!
Звон колоколов пролился над морем.
Гуля обернулась и увидела золоченые маковки церкви. Волна восторга захлестнула душу.
Хлопок паруса повторился.
– Это твой дом? – прерывающимся голосом спросила она, и повторила, – твой дом…
Седой крепче сжал ладошку.
Вот теперь, по -предательски, слеза за слезой поползли по щекам
…А что делать!?
Гуля подняла лицо к небу, и его глазам. Его взгляд был по-отечески добрым.
Седой взял вторую ладошку и прижал к своей груди:
– Ты чего? Я же – с тобой! -прошептал он, – я всегда буду с тобой!
– И я, тоже? -сквозь слёзы спросила она.
