Боже! Только не отпускай! Только держи! Мне безумно страшно. Я без тебя не справлюсь! Тычусь носом в его сильную большую грудь, всхлипываю.
– Кать, – он проводит рукой по моим волосам, кажется, дышит мне в макушку, а мне от этого так хорошо.
Впервые за эти три года я чувствую, что я не одна.
– Кать, это трудно, но надо бороться! Понимаешь, не прятаться от болезни, а бороться! И в нашем случае быстро! Шанс есть! Мы победим!
«Мы»… «Наш случай»… Боже, Марк! Если бы ты только знал…
Он чуть отступает, трет меня ладонью по спине, пытается заглянуть мне в глаза.
– Ну? – чуть улыбается. – Надо быть сильной! Ради сына!
Ничего не стесняясь, приобнимает меня, и мы медленно возвращаемся в отделение. У него под мышкой настолько уютно, что мне, пока он рядом, все кажется возможным. Почему же он тогда так поступил?
Сами собой вспоминаются слова Кости: «Не вини его. Это была его мечта… Ты же понимаешь, мать…» Тогда я ничего не понимала. Тогда я схватила телефон, набрала Марка…
Даже не помню, что орала. Что он бросил меня, что я никогда ему этого не прощу, что пусть подавится своей учебой, только меня он уже не получит! Не помню, говорил ли он что-то в ответ. Кажется, он не понял ничего. Ну да. Он же не был готов к тому, что я узнаю…
В тот же день я занесла его телефон в черный список, и если он звонил с других номеров, то я сразу же бросала трубку. А потом… Потом я узнала, что беременна.
Хотела поделиться со Светой, но… У нее уже был Димка. Ей было не до меня. А вот Костя был рядом. Он всегда был рядом. Тогда… Не сейчас…
– Пойдем, шов посмотрю, – вздрагиваю.
Мы уже около палаты. Оглядываюсь, ловлю удивленные взгляды медсестер, но Марку, кажется, все равно. Он распахивает дверь палаты и подходит к кровати.
Мишка выглядит страшно. Колено все разворочено, выведен дренаж. Когда его только перевели из реанимации, бледного, заплаканного, я думала, сорвусь в истерику. Сейчас чуть лучше. Хотя эта капельница, к которой он подключен… Капельница, по которой без остановки подается обезболивающее. Не могу видеть своего сына, утыканного трубками. Мне хочется все их сорвать и увезти его отсюда. Хочется забыть разговор в кабинете главврача. Хочется убедить саму себя, что это просто ушиб!
Но… рядом Марк. Марк, который говорит, что шанс есть, только если бороться. И у меня больше нет выбора. Я обязана ему доверять.
– Привет, боец, – Марик присаживается на корточки у изголовья кровати, чтобы смотреть Мишутке в глаза. – Как настроение?
Миша молчит и обиженно сопит.
– Тебе больно, я знаю, – Марк усаживается на пол по-турецки, протягивает руку, гладит сына по волосам. – Я знаю, – повторяет чуть тише, и Мишка вдруг рвано всхлипывает.
– Ну, – Марк утирает ему слезы, сжимает его плечо, – придется потерпеть, брат… Деваться некуда.
Мишутка еще раз всхлипывает, но не плачет.
– Можно я посмотрю? – вдруг спрашивает у сына Марк.
Миша напрягается, но, нахмурив бровки, кивает. Марк аккуратно откидывает одеяло и… И точно так же хмурит брови.
Боже ж ты мой! Не могу это видеть. Отворачиваюсь.
– Это ты зря, – совершенно не поняв меня, тихо проговаривает Марк, – тебе за швом следить надо.
Он чуть придавливает место вокруг дренажа, аккуратно пробует опухлость.
– Пока все в порядке. Дренаж в ближайшее время снимем.
– Она не плосла, – лопочет Мишутка.
– Не прошла, – поджав губы, тянет Марк. – Это только начало, – его голос, его взгляд – все полно сочувствия, и Мишка не плачет.
