Пуховые облачные перья цвета слоновой кости огладили его шкуру миллионом прохладных паутинок, и тот вновь свёл лапы перед грудью, мучительно желая впустить, позволить этой величественной, чувственной, пленительной мелодии проникнуть в свой мозг, в жилы, в собственную кровь – и мелодия послушно разлилась под его кожей кипящим огненным озером. Ещё пара ударов сердца – и она стала сливаться с мыслями… так быстро, так неостановимо, что на пару мгновений Флинну даже сделалось немного страшно.
Но только совсем чуть-чуть.
Выше, ещё выше, ещё…
Его тело сейчас определённо подчинялось каким-то стихийным силам, только вот силы тяготения среди них не было уже совершенно точно. Воздух дрожал и пружинил под раскинутыми лапами, ощущаясь чем-то необыкновенно прочным, незыблемым и надёжным, – ничуть не менее надёжным, чем земная твердь.
Флинн попробовал снизить высоту, и внезапный нырок в пустоту ощутился почти что падением, но только на мгновение, а потом полёт снова выровнялся, подчиняясь его воле.
Пласт монолитной тверди внизу обрывался в море, словно кусок пирога, отломленного чьей-то великанской рукой. Далеко внизу мелькнула узкая извилистая улица; дома вдоль скального откоса были, будто мазками огромной кисти, расчерчены фиолетово-синими вечерними тенями. Флинн разглядел редкие пушистые комочки деревьев, над которыми, словно стайки мошкары, метались какие-то птахи, потом – крошечную тройку распряжённых лошадей между этими деревьями, мирно пасущуюся на покрытой тонким, словно декоративная пыльца, блёкло-зелёным бархатом земле…
А секундой позже он заметил две человеческие фигурки с запрокинутыми головами, которые замерли совсем рядом с краем бесконечного обрыва – и взревел от неукротимой, животной, принадлежащей как будто бы даже и не ему самому ярости:
– Ах вы зар-р-разы…
С утробным рыком Флинн выпустил из жутких перекрученных пальцев длинные чёрные когти и пулей бросился вниз, пытаясь опрокинуть Вильфа на землю.
* * *
«Овод, я Игла, выходим к периметру, приём…»
«Понял тебя, приём…»
Игла поймал на себе вопросительный взгляд Мухи (встроенный в его гортань трансивер ловил даже самые слабенькие сокращения голосовых связок и был достаточно чутким, чтобы позволить себе говорить не вслух) и коротко кивнул.
Они обошли бесконечную мрачную очередь рядом с автобусной остановкой, вышли на задворки воняющего испорченной рыбой рынка и миновали ещё одну такую же очередь около покрытой чёрной плесенью стены продуктового склада.
Игла не зря решил идти дворами: с этой стороны галдящей центральной площади разноязыкая толпа – хоть многие в ней и щеголяли золотистыми ленточками на рукавах – если и была вооружена, то разве что термобидонами. И была эта толпа, как ни крути, занята серьёзным делом: в Сигню ходили слухи, что в этот вторник должны выбросить в продажу внеочередную партию синтетического молока, и счастливые обладатели рационных карточек («не меньше двух детей до пяти лет и не меньше одного взрослого в семье, трудоустроенного на предприятии Альянса») дежурили у входа на склады уже с глубокой ночи.
Так что дорогу Игле с Мухой неохотно, но всё же уступали, лишь время от времени бросая угрюмые взгляды на их чёрные форменные куртки.
– Консульская, – небрежно обронил Игла, останавливаясь напротив шипастой стальной решётки. – Особая срочность.
– Оба? – от насупленной и какой-то одутловатой, словно плохо пропечённый блин, морды за жужжащими канатиками лазерных лучей отчётливо пахнуло перегаром.
