– Как вы можете пить эту кислятину! – и закричал буфетчику, – Казимир, тащи шампанское! Я знаю, подлец, у тебя есть. Под прилавком.
Буфетчик укоризненно покачал головой, но через секунду… Выстрелила в потолок пробка, в сверкающих бокалах вспенилось игристое.
– Трофейное… Вдова Клико… Для особого случая берег, товарищ барон, – кричал Казимир барону.
– Мерси, мой друг! Сегодня такой случай!
Бертран протягивал бокалы Демидову, Джан, Инину. Девушка всплеснула тонкими руками.
– Ах, Бертран, какой же вы смешной…
– Я смешной… Но почему?
Инин басил, оттесняя плотным телом француза подальше от заметно мрачневшего Демидова. И одновременно старался вежливо не повернуться к командующему профилем.
– Смешной, смешной. Джан, скажу вам по секрету – барон таскает на рынок свои голландские рубашки. Скоро дело дойдет и до панталон.
– Лучше я останусь без панталон, чем мы в такой день – без шампанского!
И вновь задорный, искренний смех…
Джан смахнула кулачком влагу с глаз, лукаво улыбаясь, и неожиданно…
…вздрогнула. Словно электрический разряд пронизал ее. Она повернула голову, и в простенке, на галерее увидела – Конина…
Бокал с шампанским упал из ее рук…
Демидов обнял Джан за плечи, заглянул в бледное лицо
– Джан, что с тобой?
– Нет… ничего… голова… закружилась… душно… прости…
Джан выпрямилась, поправила на плечах шаль, отстранилась от Демидова.
Она обернулась и посмотрела вновь туда, где только что увидела Конина. Но там мирно беседовал с седовласым литовцем, вручавшим генералу ключи от города, смуглый горбоносый майор.
Глава восьмая
Вильно. 1944 год, август
Конин шел по галерее – двери на балкон были широко раскрыты, из зала доносился мерный, как рокот моря, шум голосов.
– Далеко собрался, капитан?
У входа на балкон щурился, заложив руки за спину, уже знакомый Конину бдительный лейтенант Шилов.
– В чем дело?
Шилов раскрыл кулак. На его ладони, как по волшебству, появилась красная книжечка.
– Лейтенант Шилов, Владимир Петрович, контрразведка, – прочел вслух Конин.
– Майор Агапов.
Конин повернул голову – смуглый майор прожигал взглядом спину.
– Позвольте с вами побеседовать, товарищ капитан. Пройдемте.
Шилов и Агапов, словно под конвоем, повели Конина с галереи.
Нет, это была не борода, а просто кусок какой-то пакли. Вот в Большом – там бороды так бороды. Чесаные, гладкие, шелковистые. Мазнешь клеем по подбородку, положишь на него такую замечательную бороду – и хоть в костромской лес поляков за нос водить, не то что на сцену. Ивана Сусанина в такой бороде легко представлять. Чувствуешь душу народную всю ширь да мощь, да удаль русского характера. А с этой бороденкой – дрянь. Никакого подкрепления для творчества. Талантом только и спасайся.
Оперный бас Яхонтов отшвырнул бутафорскую бороду. Дунул под нос, засопел. С усами – тоже никакого порядка. Один отклеился. Яхонтов увидел в зеркале испуганное лицо пожилой гримерши.
– Сейчас поправим, пан Яхонтов, – с сильным польским акцентом пропищала гримерша, но бас величественно отстранил ее могучей рукой, пророкотал, скорбя.
– Изыди. В таком виде бессмертного князя Игоря представлю!
И придвинул к себе литровый графинчик.
– Нет! – завопил за спиной баса плешивый администратор, – Юрий Дормидонтович, умоляю, скорее, публика горит!
– А у меня душа пылает! Фарисеи! – торжественно пропел Яхонтов и опрокинул в бездонное горло рюмашку.
– Убиваете вы меня, Юрий Дормидонтович, поедом едите, – застонал администратор, а Яхонтов, сделав страшное лицо, оскалился в зеркало. Дьявольски захохотал.
