Этим, наверное, и объяснялась осведомлённость Горемыкина о некоторых деталях преступления. Но почему тогда он ни словом не обмолвился о визите этого самого Шкурдюка? Что ещё за тайны мадридского двора! Отсутствие откровенности всегда порождает подозрения.
Впрочем, эти крамольные мысли сразу угасли, едва зародившись. Глупо было бы ожидать от Горемыкина абсолютной искренности. Начальство для того и существует, дабы скрывать от подчинённых истинное положение вещей, чаще всего плачевное. А иначе как заставить коллектив ломать горб над какой-нибудь очередной совершенно непродуктивной затеей?
Так в нашем отечестве повелось издревле, и вряд ли этот принцип мог измениться в будущем. Требовать от начальника голой правды было то же самое, что гладить ежа. Занятие бессмысленное и неблагодарное. К этому тезису Донцов привык давно. Привык и смирился.
– И всё же поделитесь секретом, откуда у вас такой авторитет среди психиатров? – с определённой дозой лукавства спросил вдруг Горемыкин.
– Ума не приложу, – ответил Донцов. – Я с этой публикой даже на уровне районной поликлиники никогда не общался. А про светил всяких и говорить нечего. Наверное, кто-то со стороны посоветовал.
– Всё может быть, – сказано это было таким тоном, что Донцов сразу понял: аудиенция окончена.
– Разрешите идти? – Он слегка приподнялся на стуле.
– Идите, – кивнул Горемыкин. – И помните, никакой огласки. Никаких силовых действий. Никакой самодеятельности. Ваш принцип – не обезвредить, а выявить…
Вернувшись из казённой роскоши девятого этажа в свой скромный кабинет, Донцов паче чаянья застал там Кондакова – насквозь вымокшего и злого, как схимник, которому в Великий пост подсунули скоромную пищу.
Мало того, что нынешняя работа никак не соответствовала характеру следственного эксперимента, для которого требовались ясный летний день, неограниченная видимость и абсолютно сухая мостовая, так и тюремное начальство подвело: вместо фигурирующего в деле подследственного прислало его однофамильца.
Едва коллеги успели обменяться первыми репликами, как в кабинет заглянул Цимбаларь, всё это время мучившийся от любопытства.
– Ну, рассказывай, зачем тебя шеф вызывал, – без долгих околичностей поинтересовался он. – Неужели на новую должность примеряют?
(Слух о грядущих кадровых рокировках давно циркулировал в кулуарах отдела, и прогнозируемое знатоками выдвижение Донцова вполне соответствовало шкурным интересам Цимбаларя – тогда он смог бы претендовать на освободившуюся должность старшего следователя).
– Увы, Саша, вынужден тебя разочаровать, – ответил Донцов. – Начальник интересовался исключительно нашим финансовым положением. Как, спрашивал, идёт расходование средств, выделенных на оперативные нужды. Сколько денег истрачено и на какие конкретно мероприятия. Сколько осталось. Не намечается ли экономия.
– Ну и что ты ему сказал? – насторожился Цимбаларь, не всегда отличавший дружеский розыгрыш от суровой правды.
– Слукавил, естественно. Взял грех на душу. Всё, говорю, в полном ажуре. Казённых средств истрачена малая толика, и на каждый рубль имеется соответствующим образом оформленный документ. Экономия ожидается, но не очень большая. Так примерно в пределах десяти процентов.
– И он поверил? – Надежда всё ещё теплилась в душе Цимбаларя.
– По крайней мере сделал соответствующий вид. Похвалил и даже пообещал внедрить наш передовой опыт в работу других служб. Для изучения и обобщения этого опыта завтра к нам наведается начальник финчасти. Так что готовьтесь к ревизии.
