Враги креста - страница 17

Комплиментом дьяволу звучит современный соловьиный трёп по поводу иконы «Матерь Божия Державная»: «Не она ли среди кромешной смуты и тьмы тайно возрастила вождя – архитектора новой империи – генералиссимуса Победы?» (газета «Завтра», апрель, 2013, № 16). Восхитительно! Богородица выпестовала Сталина, палача Её Сына, Господа нашего Иисуса Христа, Чьё Тело – Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь, растерзанная в России кремлёвским упырем!

В чудесный праздник Успения мы благоговейно приближаемся к Богородице вместе с архангелом Гавриилом, который ласково влагает в ладони Рабе Господней белые цветы. И тут же видим, как летят отсеченные Вселенским собором нечистые руки коварной ереси Нестория, дерзнувшего своим тлетворным учением наподобие еврея Афонии прикоснуться к смертному одру Пречистой, дабы опрокинуть его.

Вся жизнь Невесты Неневестной – жертвенное богослужение, Песнь Песней, путь Агницы на Голгофу. Когда земная страда Ее завершена, Источник Жизни во гроб водворяется, и саркофаг становится лестницей к небесам. Когда на третий день после похорон вскрыли усыпальницу Богородицы в Гефсимании, там сиротела одна плащаница. Нигде на планете нет даже крохи мощей Богородицы. Ибо воскрешена Богоматерь Своим Сыном, с телом и душой взята из мира во славу небесную. Это высота неудобовосходимая человеческими помыслы! Это вторая Пасха!

Аминь.

«Ты рождена от звезд или пришла из ада

О, Красота, ответь…»

Ш. Бодлер      

Фридрих Ницше всю жизнь чувствовал себя «пристегнутым» к немцам.

Его графские предки были родом из Польши; в дороге, когда он куда-нибудь ехал, его часто принимали за славянина. Он обожал Шопена, был готов отдать за него всю музыку.

Во время Крымской войны 1856 г. гимназист Ницше с жадностью ловил сообщения о положении на фронте: его симпатии на стороне русских, он удручен взятием Севастополя. Он никогда не узнает, что в этой баталии участвует его alter ego, едва ли не самый близкий ему по духу (как впоследствии и Ф. Достоевский), военврач Константин Леонтьев.

Позже, надев мундир санитара в период очередной милитаристской вспышки, Ницше будет плакать над ранеными на поле боя. Леонтьев в дни Крымской кампании, когда ему в рот брызнет кровь из бока оперируемого солдата, только сплюнет и будет орудовать скальпелем. Он же, сидя на балконе в «милой чистой красивой Керчи», примется распивать кофе на виду у неприятельской эскадры, маячущей в проливе.

Студентом забияка Ницше подерется на дуэли с одним из буршей, да так, что едва не окривеет, чуть не ослепнет, если бы удар клинка попал не в переносицу, а в глаз; Леонтьев, став русским консулом на Балканах, огреет хлыстом французского посланника за оскорбительный отзыв о «немытой России».

У них были одинаковые привязанности: Александр Борджиа, Наполеон вызывали у обоих больше сочувствия, чем все члены нынешних представительных собраний и все кабинетные труженики. Оба не переносили Жорж Санд – «дойную корову с хорошим слогом».

Их неудержимо влекла к себе Греция. Правда, здесь их вкусы несколько расходились: Ницше любил Аполлона, который кенотировал в Дионисе, а Леонтьев предпочитал ему византийского Пантократора.

«Что тебе шепчет на ухо старый колокол?» ‒ спрашивал Ницше на страницах «Заратустры».

«Звон в соборе… этакий прекрасный, величавый…, ‒ отвечал Леонтьев, ‒ «душа полна и грусть ее отрадна, потому что она слышит близость Бога красоты».