Враги креста - страница 21

если в отношении ко Всемогущему у него превалировал эстетический, а не нравственный аксеологический аспект, можно ли это с религиозной точки зрения вменять ему в трансцендентальный грех? Ведь подлинная красота неотделима от Истины. Дьявол тоже может быть красив. Такой неодномерный человек, как Леонтьев, может им даже залюбоваться^>32. Но только на миг! Коли возникнут рецидивы, он будет наступать им на горло. «Подлинная вера не может быть не внутренней борьбой»^>33?

Царство Божие нудится и употребляющие усилие восхищают Его с помощью Свыше, поскольку сам человек, собственными силами, почти не в состоянии обрести веру, в той же степени, в какой он может добыть себе свое персональное бытие^>34. «У Шопенгауэра была воля, было желание не верить в Личного и Триединого Бога, а моя воля верит в Него», ‒ упорствовал Леонтьев. – «Логика веры такова: «мой разум недостаточен,… я… не выпущу его из железных пределов веры. И больше ничего».

Как не слышал этого Н.Бердяев? Как полагал, что мы должны разделить богоборческие страдания Ницше, поскольку они насквозь религиозны, и отказывал в религиозности человеку, который (напомним слова В.Соловьева) был «лично религиознее Достоевского»? Леонтьев, хмурился Н.Бердяев, не любил Бога и «кощунственно» (?!) отрицал Его благодать. Где? Когда?

Уж не тогда ли, когда воспевал «византизм, т.е. Церковь и царя?».

Уйма чернил пролита по поводу «мнимой» церковности Леонтьева. Никто однако из его оппонентов не сообразил, что разносимый в пух и прах «мистик на хищной покладке» лучше многих в России – вслед за В. Соловьевым – понимал, что Церковь в ее историко-эмпирическом шествии лишь тогда будет в силе, когда ее руководство сосредоточится вне государственности, каким был экс-дипломат на Балканах. И тем не менее: Соловьев для него «тем хорош, что… дает цель: подчинение папству», ибо «церковное устройство вовсе не таково, чтобы могло усиливать и утверждать… личные чувства», на которых «держится Православие в России».

Против парализующего ощущения всеобщего разрушения и неоконченности Истории Ницше выдвинул известную еще в древности идею Вечного возвращения^>35. Может, это номинально ближе к христианству, ко Второму Пришествию, чем концепция исторического фатализма, циклически замкнутых культур-организмов Леонтьева.

Но теория исторической «эволюции» Леонтьева не имеет того отношения к религии, а, следовательно, и к культуре, какое она имеет, в первую очередь, к государству, цивилизации. Государство в своем развитии проходит три стадии – период первоначальной простоты, период цветущей сложности, период вторичной «смесительной простоты» (бумажные обои вместо шитого золотом камзола): детство, зрелость, старость. Срок его существования: 1000-1300 лет.

Предвидение Леонтьева свершилось, хотя он до этого и не дожил, не где-нибудь, а в России; 1917 год кровью и железом подписался под его пророчеством: простояв почти тысячу лет рухнула династия русских царей. ^>36

В. Соловьев поколебал веру Леонтьева в национально-государственное величие родины, склонив его в последние годы жизни к сугубо религиозному пониманию нутра русского духа, к предчувствию близости царства Антихриста.

«Призвание России» стало для Леонтьева «чисто религиозным.. и только!»^>37.

Подтверждение того, что теория «трех стадий» автоматически не распространяется Леонтьевым на религию, служит следующее обстоятельство: видя, как на его глазах чахнет любимый им византизм – синтез Церкви и Самодержавия, призывая «подморозить Россию», отчаянно борясь за спасение корабля монархии, он сошел с него одним из последних, на закате своей жизни, приняв монашество.