Как-то раз, в один из ясных безоблачных вечеров мамина сестра Любочка дала им с Димкой, двоюродным братом, по пятачку на кино. Самой крупной медной советской монетой в то время оплачивался полный полуторачасовой сеанс художественного фильма.
Фильмы привозила из Калязина машина с весёлым шофёром и вечно поддатым киномехаником. Они расклеивали афиши на доске объявлений, развёртывали белый экран в клубе «домо́тдыха», устанавливали проектор. Народ пёр на сеанс плотными рядами, хрипя и нещадно толкаясь в дверях, как сазаны в протоках на нересте весной.
В тот вечер крутили румыно-французскую ленту «Даки».
Широко раскрыв глаза и затаив дыхание, братья смотрели, как маршировал на войну бравый римский легион. Ревели устрашающе медные буцины, мерно, в такт железной поступи когорт, отбивали ритм обтянутые телячьей кожей барабаны.
После сеанса у впечатлительного Толика весь вечер стояли перед глазами сцены децимации легионеров, состязания молодых даков, жертвоприношения Котизо и самоубийства вождя Децебала.
Ночью ему опять приснился огромный, увешанный массивными украшениями Змей, величаво восседающий на каменной трибуне травяной, огороженной с трёх сторон, площадки для игры в мяч. На голову Змея на сей раз был натянут аж по самые брови кожаный шлем древнеримского легата.
По площадке бегали потные смуглые люди в одних набедренных повязках. Они пытались головой, коленями, грудью и плечами закинуть в узкие кольца по бокам площадки каучуковый мяч.
Полная низкая луна торжественно-зловеще освещала священнодейство.
Коптили, слегка потрескивая в обманчивой тишине тропической ночи, факелы, совершенно лишние при такой яркой луне.
Тягучий воздух был напоен терпким запахом упавших стручков тамаринда и вечно гниющей на влажной суглинистой почве листвы.
Возле каждого факела стояла деревянная колода с воткнутым в неё макуауитлем. Сложив на рукоять меча обе руки, терпеливо дожидались начала церемонии татуированные с головы до пят, проткнутые насквозь костяшками где только можно, воины.
На вытянутых руках, коленопреклонённый, протягивал Змею обсидиановый кинжал жрец в роскошном головном уборе из длинных, изумрудного цвета, перьев священной птицы кетца́ль…
Около полуночи, ведо́мый в неве́домые дали Змеем в шлеме, тимпанами легионов и собственным взбудораженным воображением, Толик широко открыл глаза, пружинисто поднялся с дивана, уверенно снял с гвоздя дедов «Зауэр» и направился во двор.
Чутко спавший в сенях мамин старший брат, офицер КГБ дядь Лёва тут же привстал на локте, узнал по походке племянника и спросил, куда эт он такой собрался ни свет, ни заря? Толик не проронил ни слова.
Дядька сел на разложенном на полу матрасе, протёр глаза, вперился пристальным чекистским взором в зачарованного племяша.
Когда мальчишка приоткрыл дверь на веранду, и в сени мощным потоком хлынул сбивающий с панталыку гиперчувствительные организмы лунный свет, бдительный офицер вмиг углядел ружьё, стиснутое худыми мальчишечьими пальцами.
Рывком вскочил на ноги, в два прыжка нагнал мальца, железной хваткой вцепился в замок и стволы ружья. Толик поднял на дядьку блаженные непорочные глаза, улыбнулся и – отпустил оружие…
Утром за завтраком только и было разговоров, что про ночные похождения впечатлительного ребёнка.
Укорённая братом в отсутствии элементарного соображения, тётка Любочка молча вынесла и прислонила к нагретой солнцем бревенчатой стене дома обоссанный племянником матрас.
