Отец рассказывал, как уже призванный в армию дед купил в сельпо на последние медяки те самые засохшие пряники, принёс и дробил их на кусочки молотком прямо на камне, служившем порогом хаты. Ох, и сладкие были куски!
Когда в село вошли немцы (а следом за ними итальянцы, словаки и прочие венгры с румынами), бабуле Тане было всего лишь двадцать пять…
– 𝔇𝔢𝔲𝔱𝔰𝔠𝔥𝔢 𝔖𝔬𝔩𝔡𝔞𝔱𝔢𝔫 𝔲𝔫𝔡 𝔡𝔦𝔢 𝔒𝔣𝔦𝔷𝔦𝔢𝔯𝔢𝔫,
– 𝔇eu𝔱𝔰𝔠𝔥𝔩𝔞𝔫𝔡 𝔫𝔦𝔠𝔥𝔱 𝔠𝔞𝔭𝔲𝔱𝔢𝔫, 𝔫𝔦𝔠𝔥𝔱 𝔨ap𝔦𝔱ul𝔦𝔢𝔯𝔢𝔫!
Из громкоговорителя, установленного на передовом офицерском «Мерседес-Бенце», под аккомпанемент духового оркестра бравурно звенел, заглушая рёв моторов, мощный, сытый довольный хор.
Весёлые белобрысые танкисты в чёрных гимнастёрках с закатанными по локоть рукавами, вылезая по пояс из башен, орали на ходу:
– Матка, млеко, яйко, шнапс! Schnell, schnell!!
На постой к бабе Тане определили трёх солдат из интендантской роты танкового корпуса. Они зашли, смеясь, в хату и сразу повели себя, как хозяева, указывая где постелить на ночь, и в котором часу подавать горячее на стол.
Отец рассказывал, что один из квартирантов – рыжий мордатый капрал с волосатыми веснушчатыми руками, положил глаз на молодую солдатку. Всё пытался задобрить её – то тушёнкой, то шоколадкой, а то и песенками, прилежно, с усердным сопением выдуваемыми им из губной гармошки на забаву детишкам:
– 𝔒, 𝔡𝔲 𝔩𝔦𝔢𝔟𝔢𝔯 𝔄𝔲𝔤𝔲𝔰𝔱𝔦𝔫,
– 𝔄𝔲𝔤𝔲𝔰𝔱𝔦𝔫, 𝔄𝔲𝔤𝔲𝔰𝔱𝔦𝔫,
– 𝔒, 𝔡𝔲 𝔩𝔦𝔢𝔟𝔢𝔯 𝔄𝔲𝔤𝔲𝔰𝔱𝔦𝔫,
– 𝔄𝔩𝔩𝔢𝔰 𝔦𝔰𝔱 𝔥𝔦𝔫!
Бабуля ничего не брала, хоть они и голодали, и вообще старалась не оставаться один на один ни с навязчивым баварским бюргером, ни с кем другим из незваных гостей.
Спала с детьми в сенном сарае, от греха подальше. А если регулярно меняющиеся по причине постоянной ротации частей постояльцы велели прибраться в хате или, там, сварить борща, то всегда брала с собой старшего сына, Толикова отца, якобы на подмогу.
Как уж баба Таня в течение двух лет смогла избежать изнасилования или хотя бы разборок с применением подручных средств, типа ухвата или кочерги? Кто ж его знает…
Но факт остается фактом – дождалась она таки возвращения наших, вырастила детей и теперь не жалела ничего для обожаемых внучков. То синеньким «четвертачком» их одарит, а то и зелёненьким «полтинничком».
Вот только замуж так никогда больше и не вышла бабуленька. Всё надеялась, что Ванечка вернётся с войны живой…
– «А если б тогда, во время оккупации, бабуля узнала, что это один из её постояльцев так прилежно, с усердием утрамбовал деда в глину гусеницами, чо бы она сделала?» – размышлял Толик, глядя как суетится возле печи баба Таня, варя щи на обед.
– «Я бы йим, гадам, мышьяку в борщ насыпал! Пущай хлебают, твари, на доброе здоровьице!» – представлял он себе план возмездия, забывая, что у бабули-то на руках оставалось трое детей мал-мала меньше, и в своей судьбе она была не вольна́…
Отец Толика с тех лет носил у себя на правом виске памятную зарубку – шрам сантиметров в пять длиной. Получил он его осенью 1944-го, когда наши уже по всей Европе фашиста пинками под зад гоняли.
Деревенские мальчишки собирали патроны по лугам и кидали их в костёр, для развлекухи.
Как-то, во время очередного фейерверка, пацанам показалось, что не все патроны стрельнули. Вот они и послали отца пошевелить головешки, чтобы, значит, ускорить процесс.
Когда тот подошёл вплотную к затухающим, но ещё раскалённым углям, процесс ускорился сам по себе, и ему пулей пробороздило висок.
