Его уважали ещё и потому, что он всем и всегда здесь помогал. Санитарам, санитаркам, медсестрам и даже врачу. Он был внештатным сотрудником этого заведения. Часто замещал заболевшего или загулявшего санитара. Не чурался взяться за швабру, за наполненное судно, не брезговал подмыть и поменять белье под невменяемыми лежачими больными.
Его, как многие считали, можно было уже давно отправить домой, но сам он к этому не стремился, а выгнать его, взять грех на душу. Потраченные на его содержание средства он с лихвой отрабатывал.
Говорят, что главврач пытался ввести его в штат, но наверху не утвердили, не одобрили, не разрешили. А ему большой разницы от этого и не было бы. Его потребности не превышали тех возможностей, которые представляли ему здесь.
Дочь с зятем, конечно же, не посещали его. Вроде бы сначала было обозначение внимания с их стороны, но оно вскоре завершилось.
Но все же к нему приходили. Не очень часто, чаще он сам запрещал. Посещала его двоюродная сестра жены. Разведенная женщина, лет на пятнадцать моложе его. Не только посещала, но даже предлагала забрать его отсюда к себе домой. На что Гарик ответил категорическим отказом.
Он знал, что она любила его давно. С тех пор, как он появился на её глазах в сопровождении своей будущей жены. Эту любовь она смогла сохранить до сих пор.
Она выходила замуж, но неудачно. Муж пил. Десяти лет её замужества она не пожелала бы своим врагам. Развелась. Детей у неё не было. Может быть, и стоило Гарику принять её предложение. После травмы он окреп. Не чурался любого дела, и по мужской части, в смысле, мужской работы, умел многое. Но, рассуждал он, зачем, отдав лучшие свои годы, годы молодости, здоровья и силы, вернее разделив их с другой женщиной, он возложит на плечи другой годы старости, болезненности и бессилия.
Когда помогать было некому, Гарик присаживался у окна и долго мог смотреть в него. Казалось, человек без изъянов. Но всё же случались моменты, когда он выходил из себя. Мог из-за пустяка вспылить. Иногда вообще нельзя было понять, почему он завёлся. Глаза приобретали нехороший блеск, увеличивались в размере. Но это быстро проходило. И привыкшие к его этим причудам сонесчастники просто научились не обращать на эти неприятности внимания. Да и сам он мгновенно остывал и словно сразу же забывал о том, что было пять минут назад.
Гарик очень внимательно относился к художествам Игрока, словно бы в его каракулях видел именно то, что хотел Игрок изобразить. Иногда даже подсказывал.
– Это что у тебя за прямоугольник здесь?
Я подходил, смотрел, но прямоугольника не видел, видел переплетение дуг, ломаных, отрезков, прямых.
– А, это стол! Стол в гостиной, мы здесь частенько играли с приятелями в карты.
– Карты? Но это все уже в прошлом! Сделай из него теннисный стол. Хотя теннис в гостиной, как-то не того. Тогда хотя бы бильярдный стол.
– Ты думаешь, стоит?
– Конечно!
Игрок добавлял парочку крохотных отрезков.
Обращал свой взгляд на Гарика.
– Ну вот, – отвечал тот, – совсем другое дело.
Записки из… Нелыков.
Нелыков.
Вообще-то его настоящая фамилия Лыков. Но все его зовут Нелыков. Мол, лыка с ним не свяжешь.
Он постоянно спит. И весь день, и всю ночь. Хотя в этом я и сомневаюсь, что он точно спит. Днями он лежит на левом боку, носом к стенке. Неподвижно, словно и неживой. По ночам, я замечал, он мог спать и на спине, и на правом боку. Иногда громко храпел. Но это только по ночам. Днём спит тихо и только на левом боку. Мне кажется, он просто лежит с закрытыми глазами. И так все дни. Поднимается лишь на приём пищи и по неотложным делам, в туалет. А так как ест он очень мало, то и в туалет встает редко, дай бог раз в день.
