Времени не существует - страница 25

– Понял.

Председатель остановил проекцию и, всё также сидя рядом с ней, продолжил показывать мне шоу. Он соединил все пальцы левой и правой руки в одну точку и одним движением заставил весь город увеличиться в масштабах.

– Ну как, впечатляет? – Сказал, озираясь на сияющие синие полосы, расположившиеся по всему периметру комнаты, и создающие, переливаясь, перекрещиваясь друг с другом, всё то, что я видел каждый день.

– Но теперь перейдём к самому главному. – Ковбой взмахнул рукой и обернул наш город в маленькое пятнышко. – Смотри. – Мы снова сели на пол.

– Это ты. – На проекции я был обозначен красной точкой.

– Это люди. – По всему периметру перемещались маленькие белые огонёчки, оставляя за собой еле заметный свет в виде полосы, которая со временем исчезала.

– Это тоже люди, которым сию минуту грозит опасность.

– Для чего ты мне это показываешь?

– Слушай дальше. Люди, которым грозит опасность, подсвечиваются ярко-оранжевым мигающим светом. Мы не можем высчитать через сколько времени с ними произойдёт какая-то беда. Но для этого и существует грань. Обычно, её создают дважды. Первый раз, когда мы добираемся до человека. Второй раз, когда находимся рядом с ним, помогая ему.

Я заметил, что, вдоль синих линий проекции плывут, медленно потухая, голубые огонёчки.

– А это кто? – Настороженно спросил я.

– Это цена. Хочешь ты того или нет. – Ответил Председатель совершенно спокойным тоном.

– В смысле?

– Когда ты помогаешь мигающим оранжевым, тут же потухает один голубой. Естественно речь идёт о людях.

– В чём будет заключаться наша основная задача?

– В спасении оранжевых.

– И в убийстве голубых, так?

– Не совсем так.

– А как по-другому? Я что-то не могу подобрать другой трактовки. Все фиды – убийцы? Да?

– Нет, Алекс, все фиды – судьба. Мы – человеческая судьба. Мы – та чаша весов, о которой все говорят. Дело не в убийствах, а в создающемся равновесии. Мы – та самая справедливость, которая выстраивает баланс.

– О какой справедливости идёт речь, когда из-за спасения одного человека, умирает другой ни в чём невинный?

– Это судьба.

– Это наше прямое вмешательство в жизни людей!

– Это наша правда.

– Это собачий бред! – Я начал повышать тон. – Я тоже когда-то был человеком и сейчас им же и являюсь.

– Ты – фид, Алекс.

– В первую очередь, я – человек.

– Подумай о том, что тебе не придётся убивать, а наоборот спасать.

– Как я могу думать об этом, играя в судьбу других? Как я могу выступать в роли суда для людей?

– Алекс. Тише.

– Как можно об этом говорить тише? Для чего мы вмешиваемся? Может мы спасаем будущих преступников, которые будут грабить магазины, стрелять в людей, а за них умирают заблудшие души, у которых вся жизнь течёт своим чередом. Люди, у которых есть семья, лучшие друзья, которые всю жизнь прожили стабильно, почти не сталкиваясь с какими-то неприятностями. Почему мы должны их убивать?

– Мы их не убиваем, Алекс.

– А что мы с ними делаем?

– АЛЕКС!

Генри не ожидал бурного всплеска. Мужчина ехал домой, предвкушая спокойствие. В последнее время течение его работы превратилось в катастрофу, то и дело увеличивавшуюся в своих размерах. Он до изнеможения уставал и часто размышлял о жизни, до которой так и не смог дотянуться. В годы юношества, когда он только познакомился со своей нынешней женой Одри, Генри обещал ей, во что бы то ни стало достичь великих высот в своей карьере.

Парень, полный энергии в прошлом, цеплялся за время, пытаясь окупить почти каждую прожитую минуту, трудился не покладая рук и в голове прокручивал мысль о том, что он должен подарить своей девушке новую жизнь. Молодой Генри с проплешинами в двухдневной щетине сражался за визуализацию того будущего, о котором он часто, лёжа с Одри на кровати, представлял, говорил с горящими глазами и пылающим сердцем, крепко обнимая свою невесту. Он работал, потому что. Потому что знал детство Одри. Нанесённые травмы, которая она со скрежетом в зубах перенесла, школьные бестолковые травли одноклассников-недоумков, проблемы в семье, толпы преград в виде поля раскалённых углей, каким-то невероятным образом обеспечили её ослепляющим здравомыслием. Одри прошла испытание необъятной боли вонзающихся в тело двухметровых игл. А Генри, наслушавшись её рассказов, в первый же день выточил деревянной палочкой на гигантском постаменте фразу в голове: