Читать онлайн Рудольф Баландин - Время дальних странствий

В ноябре 1953 года мне посчастливилось найти работу. В такое время экспедиции, вернувшись на базы, сокращают рабочих. До следующего летнего сезона далеко. Только тогда появится нужда в помощниках, которые часто вербуются из студентов-геологов.

Куда ни придёшь, после недолгой беседы вежливо выпроваживают. Назначают свидание весной, когда геологи, как перелётные птицы, собираются в стаи перед дальней дорогой.

Мой хороший знакомый старшекурсник Юра Алешко (мы играли в одной баскетбольной команде) посоветовал мне обратиться в одну из партий ГИНа (Геологического института АН СССР), где, по его сведениям, требуется рабсила.

В ГИН я пришёл рано утром и приткнулся в углу вестибюля. Оттаивал с мороза и наблюдал геологов. Двери открывались, вкатывались клубы морозного пара и, словно кристаллизуясь, появлялись люди, мало похожие на суровых землепроходцев и отважных покорителей недр. Портфели и шапки, пиджаки и модные ботинки, ровные проборы и какие-то по-домашнему розовые плеши, гладко выбритые лица, пиджаки… Много женщин: старых и молодых, нарядных и неказистых на вид.

Это – геологи? Чем отличаются они от канцеляристов, заводских рабочих, инженеров? Где волевые челюсти, суровые брови, стальные плечи, твёрдая поступь, оленьи унты и куртки на волчьем меху?

Работник требовался в Забайкальской партии. Там меня стали стращать предстоящими трудностями: придётся отправиться в Читу вместе с грузом отряда зимой самым жутким транспортом – в автомашине на железнодорожной платформе. Я был согласен на всё. Осведомились, есть ли у меня допуск к секретным документам.

Допуск у меня был, причём по первой высшей форме ОВ (особой важности), потому что наши группы геофизиков нацеливали на поиски и разведку радиоактивного сырья. В первом отделе МГРИ (Московского геологоразведочного института), из которого меня отчислили, мне, как это ни странно, выдали такой допуск.

У меня оказалось два начальника: молодой – Анатолий Александрович, повзрослее – Сергей Иванович.

До отъезда мне поручили выписать в таблицу кое-какие сведения о забайкальских месторождениях молибдена, вольфрама и олова.

Странные названия – Борзя, Ципикан, Баргузин, Шерлова гора – уводили меня прочь из этой тусклой и пыльной комнаты, заставленной шкафами, ящиками и книгами, – в таёжные буреломы, на берега затерянных рек, опечатанные следами медведей и оленей…

В Забайкалье обилие гранитов и связанных с ними полезных ископаемых. Мне пришлось поближе познакомиться с этими горными породами.

Граниты рождены магмой. Магма поднимается из глубин. Она раскалена и подвижна. Вырываясь из подземелья, она ищет слабые слои и трещины, разрывает их, переплавляет породы, выпускает в разломы перегретые газы и пар, вспучивая земную поверхность.

Дерево пускает корни сверху вниз, магма тянется вверх, сквозь земную кору, к свету. Но пробиться ей не всегда удаётся. И тогда она, исчерпав свою силу и жар, постепенно остывает. И наконец, каменеет.

Из глубин Земли я вновь возвращался в полутёмную комнату, ощущая особенный сухой и чуть пряный запах каменной пыли от образцов, лежащих в бумажных пакетах на столе и в шкафах, в ящиках и на полу.

Анатолий Александрович объяснил мне, что с гранитами не всё так просто. Возможно, они произошли из переплавленных в недрах земной коры осадочных пород. А мне казалось, что их давно уже изучили досконально. Прошло много лет, пока я понял: чем человек меньше знает, тем меньше сомневается.

Пришла пора готовиться к отъезду.

– Ну, брат, для того геологу и трудности, чтоб их превозмогать, – весело сказал Анатолий Александрович, подводя меня к высокому лобастому автомобилю ГАЗ-63, кузов которого был оборудован фанерой на манер кибитки кочевников.

Меня представили степенному шофёру Николаю Николаевичу, с которым суждено мне было коротать в кибитке неблизкий путь до Читы.

Стоял январь. Ноги мои в тесных ботинках озябли. Я постукивал ими, приплясывая и не чувствуя пальцев. Мне казалось, что вместо ступней у меня копыта.

Николай Николаевич взглянул на меня и мрачно сказал:

– Лишняя забота в дороге.

Внешность моя не внушала ему уважения.

– На безрыбье и рак рыба, – успокоил его Сергей Иванович.

Мы поехали на склад и стали грузить снаряжение нашего отряда. Шофёр покуривал в сторонке. Работали мы трое.

Вскоре от меня пар валил. Я старался показать свой энтузиазм, перетаскивая мешки, баулы, деревянные ящики, вьючные короба и множество других тяжёлых и лёгких вещей. Не прошло и двух часов, как заполнилась вся кибитка до потолка.

Шофёр посмотрел сначала в кузов, затем на небо, сплюнул и сказал:

– Езжайте там сами!

Пришлось перегружать машину. Сергей Иванович лично уплотнял груз. Вылез из кибитки красный, как из бани. Николай Николаевич, оглядев внутренность кибитки, пробурчал:

– В гробу и то просторней.

В кибитке чернела плоская низкая нора под самой крышей и оставалась крохотная площадка перед дверью, где впору было примоститься только примусу.

После долгих пререканий и уговоров сошлись на добавочной оплате Николаю Николаевичу и на литре спирта, как было сказано, для техники безопасности.

Телогрейками, ватными брюками и кусками кошмы из верблюжьей шерсти мы с шофером оббили потолок кибитки. К дверце приспособили кусок кошмы, оставив небольшое стеклянное окошко.

Вечером на товарной станции Лихоборы мы поставили ГАЗ на платформу, застопорили колёса деревянными колодками и, ожидая отправления, завалились в свою берлогу.

Мы были тяжелы и неуклюжи, как медведи: полушубки поверх телогреек, ватные брюки, валенки.

В тесной тёмной норе, кряхтя и чертыхаясь, мы долго и трудно вползали в спальные мешки, как дождевые черви в землю. А когда вползли, Николай Николаевич философски изрёк:

– Всякое неудобство человек перетерпит. Не помирать же!

По случаю отъезда мы выпили спирта, запили водой, закусили специфической сырной колбасой. Спирт мы привезли в Читу с ничтожными потерями.

Из дневника 1954 г.

23 февраля. Первый день.

Утром второй раз простился дома. Поехал в Лихоборы. Весь день пришлось пробыть там. Переночевали. С утра сидели в товарной конторе. Тепло. Люди приходят и уходят, разговор продолжается. Говорят больше об Алтае. Молодёжь с соседнего завода и некоторые из железнодорожников едут туда. Об Алтае никто толком сказать ничего не может. Каждый рассказывает о тех местах, где был сам: об уссурийской тайге, сибирских болотах, казахских степях.

К вечеру подали платформу. Заезжать на неё было неудобно. Крутились долго, мы кричали и советовали, шофёр потел, дело двигалось плохо. Наконец, сломали борт, а затем встали на платформе. Теперь можно ехать. Залезли в кузов. Холод собачий, тесно. Подвесили фонарь, разложили колбасу, хлеб (всё замороженное). Налили грамм по 100 спирта. Выпили за отъезд. Но после этого отнюдь не поехали, а пошли в контору отоспаться в тепле.

К 11 часам подали паровоз. Отъехали от станции. Спать приходится, залезая в спальный мешок в ватнике и шапке, а сверху с головой укрываться шубой. Когда начинаешь задыхаться, немножко приподнимешь её, и сразу становится прохладнее. В кибитке, наверное, градусов 20 мороза, так что на жару жаловаться не приходится. Едим по-поросячьи, в остальном – аналогично. Где и как только не живут люди! На севере в тундрах и тайге, в горах, на болотах, в пустынях и даже в таких кибитках, как наша. Живуч человек!

Пишу карандашом: чернила в ручке замёрзли. Вода и квас превращаются в один продукт – лёд. Утром 24-го вылезли греться на улицу. Днём рискнули зажечь примус. Первый час сидели в дыму, второй час – в тепле. Вскипятили воду. Выпили чай. Дым остался, тепла нет.