Он вновь вывернул руль, на этот раз чтобы объехать заполненную кашей из грязи, снега и льда воронку.
– Верить надо, – продолжил он свою мысль. – Вот моя Галечка в Бога верила, и я думаю: теперь она у Него и оттуда бережет меня да сыновей наших. У меня их двое: старший тоже Дима, меньшой Орест, в честь покойного тестя. Оба в ополчении воевали, Дима сейчас в «Пятнашке», вернулся после госпиталя. А меньшой как раз в госпитале, но тоже уже думает вернуться, да врачи не пускают.
Я к чему это? Орест мой как раз в штурмовиках; там по два-три состава сменилось с того момента, как начался штурм Бахмута, а Оресту хоть бы хны. Неделю назад наши заходили на АЗОТ, точнее, зашли-то они на него раньше, но там до сих пор жара стоит – мама не горюй. Там два корпуса, между ними железки полотно, шпалы есть, а рельсы еще при хохлах на металл сдали, но пространство широкое, пустое, значит, простреливаемое. На этой стороне – Орест со своей группой, на той – другая группа. В общем, ту, вторую, как-то срисовали, накрыли минометами или из гранатометов – в том адище кто разберет? Двухсотых не было, а затрехсотились все, почитай. Плюс пара тяжей – надо вытаскивать, сам понимаешь, для некоторых каждая минута – это ступенька на тот свет, и лестница туда не то чтобы длинная.
Мой подождал, пока бандеры притихнут, и рванул со своими через эту железку. И тут, говорит, чувствую: что-то под ногой… Думаю, ты знаешь, как это бывает в бою: ты чувствуешь такие вещи, хотя до того на что только не наступал – куски бетона, обломки досок и шпал, железяки… а тут понимаешь, что необычное что-то, и не просто необычное…
Орест говорит: «Меня будто за шкирятник кто поднял, как кошка котенка, и вперед швырнул». Сзади грохот – этот б… проклятый звук на Донбассе уже и в тылу знают хорошо – «лепесток», чтобы его создателей черти в аду ж… жарили… «Лепесток» – он только на вид прост, а на деле там продуманная конструкция. Рассчитан он на то, чтобы оторвать солдату ступню, как бы он на эту срань ни наступил. Так оно и бывает – хоть беги, хоть крадись, наступил – прощай, ступня, а тут ничего. Да и это не все. Переждали обстрел, потащили наших трехсотых к своим, уже смерклось. Орест шел последним, со стороны противника. И опять зацепился за что-то, сразу понял – растяжка. А перед ним двое третьего волокут, трехсотого. Орест их толкнул, что они попадали, и сам развернулся спиной, иначе и не выжил бы. На этот раз осколочная какая-то, натяжного действия – веер пошел хорошо, но спину и плечи поцепляло, не без этого, да щеку разодрало. На вид страшно, а Орест лыбится, говорит: «Мужчину шрамы украшают…»
Димка замолчал, опять сосредоточившись на маневре вокруг очередной воронки. Потом добавил:
– Они с братом у меня тоже верующие, в память о маме своей. Хоть расстреливай меня – думаю, их Бог бережет, и Орест не зря говорит, что его как за шкирку кто-то поднял. Я ж Библию тоже читал: когда Петра-апостола закрыли на крытку, ангел его будил, толкнув в бок. Может, и сына моего какой ангел за шкирятник оттащил от мины, которая предназначена для того, чтобы оторвать ступню бегущего человека. А у него на берце даже следов не осталось, прикинь…
И тут Димка замолчал, нахмурился, глядя вверх, в небо, а потом тихо выругался:
– Ну вот… говорил я тебе об этой напасти, и на тебе. «Птичка» над нами, брат. Сейчас прилеты будут…
