Второй и третий вариант («от матери к потомству» и «специфический групповой») еще труднее отличить от феноменов человеческой культуры. Юные белухи и юные киты-горбачи следуют за матерями в своем первом путешествии от мест спаривания и рождения к местам питания. Точно такой же путь они затем повторяют на протяжении всей жизни. Некоторые дельфины, живущие в австралийском заливе Шарк, перенимают у матерей оригинальную практику «спонжинга», при которой дельфин отрывает морскую губку (sponge) от дна и надевает ее себе на морду, как человек надевает перчатку на руку. Это позволяет дельфинам рыться на дне залива, выискивая самую питательную рыбу, и при этом не бояться повредить свой нежный клювовидный рот. Однако эта практика распространена не очень широко: лишь 5 из 60 дельфинов залива Шарк, за которыми велись наблюдения, регулярно проделывали такой трюк. Еще несколько пытались его использовать, но быстро прекращали. Однако самка дельфина непременно станет спонжером (губочницей) вслед за матерью. Все мы знаем аналоги из мира людей: вырастая, девочки часто делают какие-то вещи точно так же, как некогда делали матери. Речь может идти о торте, рецепт которого идет еще от бабушки, или об увлечении каким-то видом спорта (скажем, гимнастикой), или о каком-то хобби. Впрочем, у людей это, конечно, не только женская черта: и сыновья, и дочери часто поступают в тот же колледж, где учились их родители, или присоединяются к семейному бизнесу.
Что касается специфических групповых черт, то отличный пример – косатки в морях близ острова Ванкувер. Они четко разделены на две группы – оседлые (резиденты) и бродячие (транзиенты). Резиденты живут стаями, в каждой из которых примерно по дюжине животных, а транзиенты – стайками, где в среднем всего по три особи. Косатки в каждой резидентной стае общаются между собой с помощью звуков, которые складываются в хорошо различимые диалекты, причем эти диалекты передаются из поколения в поколение. Резиденты питаются главным образом рыбой, тогда как транзиентов больше интересуют морские млекопитающие, скажем, тюлень обыкновенный. Аналогия с человеческим обществом очевидна. У нас есть оседлые и мигрирующие популяции. У нас есть культурные различия по части любимой пищи. И у нас, бесспорно, есть разные диалекты.
Мартелл и Уайтхед с трудом сломили сопротивление коллег, убедив их серьезно отнестись к идее о существовании у животных культуры – на примере китов и дельфинов. Однако многие другие животные тоже демонстрируют признаки культуры. Скажем, у птиц, как и у китов, имеется музыкальная культура, где песни перенимаются у родителей и соседей посредством имитации (и поются на различных региональных диалектах). Со временем песни медленно изменяются, подобно тому, как эволюционирует человеческая музыка.
Вероятно, классический пример проявления культуры у животных – те невероятные ухищрения, на которые пускается самец птицы шалашника, чтобы привлечь самку. Он сооружает необыкновенного вида шалашик, сплетая площадку из травинок и веточек, затем строя на ней арку из листьев и украшая ее яркими ягодами, цветами и ракушками. И это не какая-то причуда генетики: в начале брачного сезона молодые самцы посещают шалаши более зрелых, внимательно наблюдая за всеми строительными тонкостями (и за подробностями ритуала ухаживания). Затем молодые самцы собираются группами и осваивают это ремесло, строя черновые шалаши (зачастую просто из грубо сплетенной растительности). Иногда можно наблюдать, как зрелые самцы наносят визит молодежи во время этих первых строительных потуг
