Главное различие между нами и остальным миром – тот шаг, который резко отделил коммуникацию животных от человеческого языка. Мы толком не знаем, как и почему возникла эта пропасть. Стивен Пинкер в своем «Языковом инстинкте» замечает{58}: «Первые шаги в сторону развития языка – настоящая загадка».
К тому же раньше это считалось табуированной темой в некоторых научных кругах. Так, в 1866 году Парижское лингвистическое общество официально внесло запрет на обсуждение языковой эволюции{59} во вторую статью своей учредительной декларации. Представляется уместным воспроизвести этот текст в оригинале: «La Société n’admet aucune communication concernant, soit l’origine du langage, soit la création d’une langue universelle» («Общество не дозволяет никаких дискуссий, касающихся происхождения языка или создания универсального языка»). Иными словами, vive la différence (да здравствуют различия): человеческий язык и уникален, и разнообразен, а больше вам знать ничего не надо.
И хотя парижский запрет отнюдь не обрел международного статуса, все современные исследователи языка вроде бы склонны полагать: он более века оказывал колоссальное влияние на мировую науку, поскольку видные лингвисты решили тогда не иметь дела с биологами и антропологами, выступая резко против идеи, согласно которой между животной и человеческой коммуникацией может существовать какое-то промежуточное звено.
Этот разрыв лишь усугубил Фридрих Макс Мюллер{60}, оксфордский профессор лингвистики, ополчившийся на дарвиновскую теорию естественного отбора, которая в ту пору только-только появилась. Дарвин опубликовал свою теорию в 1859 году, а два года спустя Мюллер прочел в Королевском институте Великобритании серию «Лекций о языкознании», в которых всячески высмеивал идею о том, что развитие коммуникации между животными могло каким-то образом привести к появлению человеческого языка. Язык, заявлял он, «есть тот рубикон, который отделяет человека от зверя, и ни одно животное никогда не сумеет его пересечь… Наука о языке еще позволит нам противостоять натиску радикальных теорий дарвинистов и провести четкую и прочную границу между человеком и тварью».
Существование этого рубикона можно объяснить физиологическими причинами. Горло у нас располагается в нижней части гортани, а наша глотка глубокая. Из-за такого положения горла мы – единственные животные, не способные одновременно дышать и глотать. Что это – эволюционное преимущество или недостаток? Специалисты не пришли к единому мнению. Это просто факт. Именно он позволяет нам издавать звуки, недоступные для других животных. Но дело не только в том, что воздух, проходя через нашу гортань, позволяет нам производить уникальный диапазон акустических колебаний. Тут задействован наш мозг, а главное – наше сознание. Что дает нам возможность представлять абстрактные идеи словами, играть ими, громоздить их друг на друга, швырять их хитроумные сплетения нашим собратьям, да так, что нас почти всегда прекрасно понимают?
Именно эта относительно новая (в эволюционных масштабах) способность дала Мартину Новаку основания заявить{61}: «Язык – самое интересное, что появилось в ходе эволюции за последние несколько сотен миллионов лет». По его мнению, это изменило и правила самой эволюции. Когда-то информация передавалась лишь генетически, но благодаря языку мы обрели возможность накапливать и хранить знания, сообщать их потомкам и ускорять процесс нашего изменения. Язык позволил ставить и решать сложные интеллектуальные задачи, так что мы в конце концов сумели усилить свои возможности с помощью компьютеров, научились предотвращать и лечить болезни, которые иначе давно бы выкосили почти все человечество, и кардинально менять лик планеты, на которой существует и действует наш вид. Если мы уникальны, так это из-за случайного появления языка.
