– Вот… молодежь. Пять минут назад как помирала, – вздохнула Нина Васильевна.
* * *
Лелька и Глеб повели Лизу по лесной тропинке. Хрустели под ногами шишки, Глеб отшвыривал виноградных улиток и отводил ветви колючей акации. Май подходил к середине холодным, каждый день дул протяжный ветер, несущий запахи пробуждающейся земли и воды. В лесу Лиза была только раз, с родителями, да и то не вышла из машины. Теперь лес казался другим. Они шли друг за другом, Лелька, Лиза и заключающий Глеб. Глеб же в странном восторге рассказывал Лизе о деревне, что недаром сюда до революции собрали всех душегубов и проституток – вот такое вышло Антоново. Теперь все их потомки почем зря ведут здесь развратную и бражную жизнь, и это круто.
– Я это где только не слышала… – кивнула Лиза. – Вот, например, еще говорят, что, когда бухнет атомный взрыв, все сдохнут. Останутся только куряне* и москвичи. Потому что мы все поголовно сволочи и паразиты. Правда, я не знаю, почему и куряне тоже?
Лелька смеялась. У нее был хороший, звонкий голос.
Втроем они вышли на берег. Там на них без страха пошли привязанные за прутки маленькие черно-белые козлята, и Лиза кинулась ласкаться и обниматься с ними, вдруг осознав, что самогон все еще гуляет по организму. Глеб смотрел на это умиленно, и казалось, что он сейчас заплачет.
– Я всегда думала, вот почему козлята любят детей, а дети козлят? И почему коз называют женскими именами, а коров нет? Почему? Коза – так сразу… Катька, Машка… Лизка… – строго сказала Лелька, сложив руки на толстой груди и убийственно глядя на Лизу и козленка.
Лиза пощекотала козленка за ушками.
– Потому что козьим молоком выкармливают лялек! Дура. Коза – это как женщина… ну не совсем, конечно… Отличия есть! И то не всегда… – толкнул ее в бок Глеб и заржал.
Но его забавляла эта новенькая девчонка. Вся какая-то не такая.
С высокого берега открывался вид на остров со шпильком, выбитым коровами до песка. И на самих коров, рыже-бурое стадо которых рассеялось по острову. На той стороне Сейма лежал луг, который иначе как «светлые дали» нельзя было назвать, не вспомнив Гоголя с его описаниями роскошеств малороссийской природы. Дали и правда были бесконечны, а справа вырастала из долины Меловая гора. Место дикое и пленительное, откуда временами, с дерева, можно было рукой потрогать облака. Слева Сейм делал петли, тек дикими меандрами, первобытно изгибался и обнимал речушками, озерками, затонами свою пойменную землю, данную древним ледником ему в полное владение. Справа ровная набережная улица глядела окошками хат на закат, а под берегом лежали рыбы лодок, иные перевернутые вверх осмоленными доньями, иные стоящие на воде. Стада гусей и уток будили воду у берегов. На противоположной стороне рос тростник, сохранившийся только на притоке Сейма, на Гончарке: шести-семиметровый тростник, которым крыли хаты в один ряд, хранил в себе белых цапель и лебедей, вальдшнепов, выпей и редких желтозобых пеликанов.
Ветер растрепал Лизе волосы, и они, поднявшись, превратились в пожар над ее головой, да еще закатное солнце добавило им золота. Глеб отвернулся от этого видения, от тонких губ Лизы, приоткрытых от созерцания красоты, от ее покатого лба и какого-то невероятного профиля, который он видел только в учебнике средневековой истории за шестой класс. По всем признакам Лиза пришла из космоса, чтобы погубить его грешную душу и унести ее с собой.
