Дождь прекратился, тревожное небо отошло, а Лиза устала. Она села на обочину передохнуть, подсунув под себя полу отцового дождевика. Глеб сел рядом, прямо на траву. Лиза почувствовала запах самосада от него и еще что-то полынно-горькое, отчего сердце потянуло, словно его кто-то взял в кулак и медленно, с удовольствием сжал.
Глеб был нетрезв и потому разговорчив.
– Думаешь, я пьяный, ни… Тверезый… Но хиба шо* себе думаю. И нехай* меня черт возьмет… колы я тебе этого не скажу…
Лиза смотрела на выбитую гусьми серую, в более темных пятнышках дождя, прибитую пыль тропинки.
Глеб кусал губу. Утирал нос непонятно отчего. Нос у него был идеальный, ничего общего с бульбашистыми носами местных. Вообще, в профиль Глеб, с его завидными ресницами и темноватой маленькой родинкой на виске, выглядел еще очень по-юному. А когда смотрел в упор, Лиза стеснялась, ловя свое отражение в его многоцветных, как летний лес, глазах, где была смешана зелень и коричнева, терракота и желтый суглинок.
Но говорил он пока еще нескладно. Только в какой-то момент шепнул, придвинувшись поближе:
– Ты красивая, – и, удивляясь собственной наглости, поцеловал Лизу в щеку.
Лиза смутилась и резко встала, посмотрев на него немного свысока, но и извиняюще.
– Ты не просто красивая, а очень и очень… – подперев рукой голову, сказал Глеб, щурясь на Лизу. – Ты как огонек. Есть такой цветок… купавка… болотный лютик. Ты такая же.
Лиза пошла вперед. Он догнал, но уже не приближался.
У Шубышкиных забрали Лельку, изрядно накидавшуюся за время их короткого отсутствия.
Дойдя до своего дома, Глеб и Лелька, поглядывающая на Лизу уже не очень ласково, попрощались и отчалили пить дальше.
Правда, на прощание Глеб взял Лизу за руку и снова неожиданно поцеловал ее. Лиза вырвала руку. Ей показалось, что этот Глеб Горемыкин смеется над ней, и она убежала в свою комнату в смятенных чувствах.
Утренние заботы по устройству быта перешли в дневные, и весь день почему-то Лиза думала о том, что здесь, в прежде незнакомом и неродном месте, становится хорошо. Она несколько раз выходила со двора, видела круглоголового Отченаша в арабском платке, очень странного пятидесятилетнего дядьку. Видела щенка, которого он пообещал им дать для охраны. Щенок на длинных ногах, подгулянный у охотничьего пса, веселился и кусал Отченаша за ноги, а тот взбрыкивал, что выглядело очень забавно для степенного мужчины его возраста. Потом Отченаш заговорил с ней о политике, сально глядя маленькими черными глазками. Одет он был в рубашку, застегнутую на все пуговки, как американский амиш*, и в черные штаны, заправленные в носки и самые дешевые галоши. Напротив его дома незнакомые ребята, тоже иногда во время отдыха поглядывающие на Лизу, вырубали ясени для установки одонков* для будущих стогов. Лиза договорилась брать у жены Отченаша молоко и прогулялась дальше, до шумного двора дядьки Мешкова.
Мешковы растили троих: веселых сыновей Степку и Макса и старшую, красавицу дочь Ульяну. Ульяна жила в отдельной комнате за перегородкой, была гладкой и круглобокой девушкой и заканчивала девятый класс.
Мешковы пили все выходные. Дети их еще ходили в школу, каникулы пока не начались. За Мешковыми на дороге играл маленький мальчик с торчащим ежиком волос такого же цвета, как у Глеба, в одних желтых шортиках и босой. Он палкой копал яму на дороге. Лизе показалось, что нужно познакомиться с ним.
