– О, холодная. Как лапка саранчи. Или лапка лягушки. Все, не трогайте меня, я так буду лежать, – сказал Глеб и закрыл глаза.
Лиза не знала, то ли столкнуть его, то ли, наоборот, придержать. Лелька выскочила уже без Дроныча из калитки, держась за столбик. На ее круглом раскрасневшемся лице была написана плохо сдерживаемая злоба.
– Эй, ты! Уйди от нее! – заорала Лелька. – Хватит под хатой торчать!
Лизе стало стыдно, но как подняться, чтобы Глеб не упал?
– Да ладно, пусть полежит, – сказала она и почему-то положила вторую руку на соломенные, изжелта-выгоревшие волосы Глеба. В самом деле, не держать же ее на весу. – И почему все разбежались?
Лелька, онемев, еще постояла, пытаясь порассуждать о наглости местных хлопцев, и, понимая, что Глеб не где-нибудь, а под ее двором, на ее лавочке, «кадрит Москву», ушла, пыхая, как уличный мартовский кот. Глеб, сложив руки, словно покойник, и закинув ногу на ногу, не двигался с места. Лиза, опустив на секунду глаза, скользнула по его рыжеватым ресницам, и снова что-то дрогнуло в ней.
– Вы знаете… – сказала она осторожно, – что ваш брат… или кто он там вам… меня сегодня чуть не убил.
– А! – промычал Глеб. – Да, есть такое…
– И как это понимать? И вот еще… вы брали молоко у Отченаша? Хорошее?
Глеб улыбнулся, не открывая глаз:
– Разводят. Не бери.
Через пару минут вышла мать Лельки, хлобыстнув калиткой.
– А ну-ка, ты, хлопец, вали от дивчины. Эта дивчина не для тебя! – торжественно сказала она, подняв черные брови.
Глеб мгновенно поднялся.
– А, так? Вчера замуж звали, а сегодня… все, да? Вали-и-и… – передразнил ее Глеб.
– Кто тебя звал! В какой замуж! Нашелся тут! Зять – ни дать ни взять.
Лиза, воспользовавшись моментом, хоть и некрасивым, просочилась к себе.
Немного поругавшись, скорее для красного словца, Глеб погреб к дому. Лиза, подглядывая в окошко, ощутила, как в глубине тела что-то дрожит и пульсирует, словно непокой, пришедший неожиданно на смену ее ровной жизни, теперь заполнил собой пустоту. Словно маленький взрыв потряс ее. Она побежала к отцу, делавшему будку для маленького щенка Бима.
– Пап, а нам нужен работник? – спросила она.
– По-хорошему да; с тебя помощи – как с козла молока. А что? – хитро улыбнулся Григорьич в пушистые усы.
– Тут предлагает один. Спрашивал.
– Ну, увидишь – гони его ко мне, я тут соображу, как и что с ним делать.
Лиза поцеловала Григорьича в небритую щеку и побежала смотреть Бима. Завтра он должен был переехать от Отченаша, от своей матери, черной овчарки Руты, к ним на постоянное местожительство. Григорьич посмотрел вслед Лизе и о чем-то горько вздохнул, покачав головой. Вид его был жалок.
* * *
На другое утро Нина Васильевна и Лиза, прогуливаясь, завернули на почту, позвонить Ленусе и Мишуне.
– А что у тебя голосок такой загадочный? – спросила Ленуся. Она снова сидела дома, дожидаясь Мишуню из командировки.
– Просто так, – заурчала в трубку Лиза, – тут же село… все слушают… очень внимательно нас. Тут есть странный чувак с фамилией Отченаш.
– Пипец!
– Да и вообще… много людей разных. Тут много молодежи.
– А! Ну ладно, ладно… поняла… Твоя стихия! Деревня! Тебе только в этом колхозе жить!
– Ничего ты не поняла… – выдохнула Лиза. – Передаю трубку маме.
Нина Васильевна все положенные пятнадцать минут рассказывала старшей дочери про рыбу, дождь, сено, дом, соседей… Лиза вышла ждать ее на «центер», где из центровых зданий желтело свежевыкрашенное одноэтажное здание сельпо, привалившись к липам, догнивал фельдшерский пункт и еще держался крепкий синий домик почты. Лиза принялась, отчего-то волнуясь, рвать огромные пуховки одуванчиков, слушая дальние гудки мотоциклистов, собирающихся возле клуба, и визг девок… Интересно, ходит этот Глеб в клуб?
