Икона была старой и досталась им еще в войну. В октябре 1941 года, когда мимо села проходили отступающие части, один шустрый солдат, заглянув во двор, выменял у бабки продукты на подобранную им где-то икону. Соседки, которым он перед этим предлагал обмен, не согласились, лишь только бабка, выросшая в поповской семье, не смогла от святого лика отказаться. Отдала солдату хлеба и сала, сколько в доме нашла. А заодно и сама отдалась в сарае на сене, не устояв, когда крепкое мужское тело рядом почувствовала. Тем более служивый оказался на редкость настойчивым, не способным принять отказ от одинокой тридцатипятилетней перестарки, живущей на краю села. Бабка потом даже не могла толком объяснить, было ли это по взаимному согласию или он ее все-таки снасильничал. Так мать Ольги потом и родилась, посреди войны. Об этой истории в семье не принято было говорить, пока бабка перед смертью сама, взяв Ольгу за руку, не рассказала все в тончайших подробностях, наверное, пытаясь исповедоваться, таким образом, перед родными. Стыдясь того, что даже имени солдата не спросила. Помнила только, что глаза у него голубые были и треугольники сержантские на петлицах.
Давно уже практически перестав верить в Бога, Ольга все равно почему-то не могла решиться нарушить данную клятву. Воспринимая религию, как какую-то хроническую болезнь, с которой можно бороться, можно купировать симптомы, но нельзя вылечить до конца. Закусив губу и вытерев выступившие слезы, она встала из-за стола, чтоб помыть посуду, продолжая обдумывать предстоящую поездку. Опыта в подобных путешествиях у нее не было. За все время ей только один раз, в возрасте десяти лет, повезло съездить с родителями на море. Отец тогда получил путевку от профсоюза в санаторий на черноморском побережье. С тех пор это и был для нее самый запоминающийся отдых, в память о котором сохранилась фотография с обезьянкой на руке и несколько красивых ракушек. Море маленькой Ольге тогда показалось пугающе огромным, а дорога долгой и увлекательной, как, наверное, и любая другая дорога для детей. В остальное время дальше райцентра она не выезжала.
Закончив с посудой и выйдя на пыльный двор, Ольга прошла в покосившийся курятник, подпертый несколькими досками, где легко поймав первую попавшуюся курицу, вынесла ее в огород, и, положив на используемую для этих целей колоду, топором отрубила голову. Подняв курицу за ноги, она подождала, пока стечет кровь. Посмотрев на трепыхающееся тело, Ольга почему-то увидела в этой курицей себя, решив, что если она отсюда не уберется, то ее судьба будет ничем не привлекательней, чем у беспомощной птицы. Зарубив таким же образом еще две курицы, она принялась их ощипывать, окуная по очереди в заранее приготовленное ведро с горячей водой.
Освободилась она уже поздно ночью. Собрав сумку в дорогу и улегшись в постель, Ольга долго ворочалась под тонким покрывалом, всё планируя как ей быть. Потом поднявшись, достала из-под матраца деньги, которые там прятала и еще раз их пересчитала. Было чуть большее чем ее зарплата за месяц. Положив деньги на место, она вновь попробовала заснуть. Во сне ей почему-то явился Макарий Мирославный, одетый в пиджак председателя колхоза с висящими на нем медалями. Святой что-то ей говорил, но она не могла услышать что именно, а потом он захохотал и исчез, погрузив в кромешную тьму и полностью лишив дальнейших сновидений.
