Но теперь все рухнуло. Голос с легким восточным акцентом в телефоне был спокоен и деловит:
– Игорь Николаевич? У вас есть то, что вам не принадлежит.
Низвицкий попытался возразить:
– Секундочку… Вы это о чем? Вы вообще кто?
Собеседник усмехнулся:
– Хотите узнать? Хорошо. Оставайтесь дома, к вам приедут, привезут ко мне. Заодно и познакомимся.
– Не надо никуда ехать, – буквально взвизгнул Низвицкий. – Я не хочу с вами знакомиться. Я вызову милицию…
– В самом деле? – в голосе незнакомца появилась ирония. – Собираетесь донести на самого себя? Ну-ну…
Низвицкого затрясло – он вдруг ясно осознал, что обращение в милицию действительно может закончиться тюрьмой для него самого. Это у Хрусталева на словах все получалось ловко да складно, так, что очень хотелось ему верить, но Низвицкий вдруг представил, что должен будет рассказать всю схему следователю, и ему стало страшно. Одно дело, когда ты уверен в собственной неуязвимости, но совсем другое – осознать, что слишком близко подошел к тюрьме.
– Что вам нужно? – Низвицкий попытался говорить спокойно, но его голос предательски дрожал.
Незнакомец веско произнес:
– Мне нужно, чтобы вы вернули рукопись и компенсировали нам некоторые издержки.
– Послушайте, вы не понимаете… – запротестовал Низвицкий. – У меня нет никаких рукописей, я их даже в руках никогда не держал.
Невидимый собеседник не стал возражать, а просто сказал:
– У вас есть два часа. Я вам позвоню и скажу, куда привезти, – и отключился.
Жена тревожно вглядывалась в его лицо, и Низвицкий успокаивающе махнул рукой:
– Рая, успокойся, мне лучше. Я поеду на дачу. Собери мне сумку.
Она решительно вскочила:
– Я с тобой.
Низвицкий поморщился.
– Ни в коем случае. Останешься дома. Будешь наблюдать за развитием событий. Мало ли кто придет, будет меня искать. Надо быть в курсе. Если что, потом приедешь.
Она неохотно подчинилась и пошла собирать его вещи. А Низвицкий снял телефонную трубку и начал крутить диск, набирая номер Хрусталева.
Иван Иванович подошел к самой кромке воды и с удовольствием вдохнул запах лесного озера. Это давно превратилось уже в своеобразный ритуал – он почти каждый день приходил сюда, начиная с весны, когда лед становился рыхлым, и в проталинах появлялась темная вода, до самой поздней осени, когда зеркальная гладь превращалась в толстый панцирь.
Здесь находился его персональный рай, где можно посидеть наедине с Творцом и помолчать о чем угодно. Здесь можно было забыть про Ивана Ивановича Петрова и снова ощутить себя Мирославом, пылким неофитом, жаждущим услышать голос Того, Кому посвятил свою жизнь. И не возникало никакого желания подбирать слова, выстраивать их в законченные фразы, формулировать мысли – наоборот, он приходил сюда, чтобы слушать.
Время и пространство сходились в одной точке, и он знал, что это и есть центр вселенной, место, где Творец подходит ближе всего. Когда-то давно этот уголок приглянулся ему своей тихой и скромной красотой. Уютный дом на берегу, обрамленном вечнозелеными елями, старые рыбацкие избушки, в которых давно никто не жил, перевернутые рассохшиеся лодки на светлом песке – и оглушительная тишина. Прошло много лет, но его отношение к этому месту не поменялось, оно по-прежнему оставалось перекрестком миров.
Недавний телефонный разговор с Джемом нарушил внутреннее равновесие Ивана Ивановича. Он не знал всех деталей, но где-то в глубине души понимал, что эта ситуация – новый вызов для него, и вряд ли тут обойдется без его прямого участия. И сейчас хотел поразмыслить, обдумать варианты и понять, что нужно сделать. Убитый писатель, при всей трагичности случившегося, всего лишь маленький винтик, а предстояло понять, кто привел в движение большой механизм.
