Урвису было уже около двадцати лет и усы начали пробиваться. Будучи одним из самых старших жаков, по праву старшинства он представлял над младшими неограниченную власть, управлял детьми, приучал к плохому; а если кто не хотел его слушать, того один или с товарищами он бил и преследовал. Все боялись Урвиса, Урвис – никого. Оборванный, грязный, в рваной одежёнке, подпоясанной ремнём, в шапке, надетой на уши, плечистый, сильно сложенный, загорелый, с чёрными глазами, с тёмными волосами, с палкой, неотступным товарищем, в руке, он пробегал улицы, свистя и бросая быстрый взгляд направо и налево, на ларьки, на шинки, на красных девушек.
Его сердце дико билось при виде каждой женщины; щёчки краснели, кровь кипела. За улыбку, за словечко в огонь бы прыгнул, за поцелуй дал бы себя четвертовать. Мечтал о женщинах, думал только о них и гонялся только за ними.
Но, хотя красивый и молодой, потёртого жака везде отталкивали. Старые пословицы говорили: «Больше, нежели рака, опасайся жака». «Бумагу к воде, перья к огню, а жака к жене не приближай».
Этих пословиц придерживались все, и не было дома, к которому бы взрослый жак имел доступ. Навечно приговорённый издалека смотреть женщинам в глаза, без возможности приблизиться к ним, Урвис горел вдвойне, гневом и страстью. И сбросил бы жаковскую одежду, но что делать потом, куда направиться, как на хлеб зарабатывать? А потом, не очень ему также хотелось работать, предпочитал жаковать, своеволием и песенкой прерывая редкие часы обучения.
Такой это был товарищ, который в эти минуты позвал сзади Мацка.
Мацек обернулся к нему.
– Чего хочешь?
– Слушай-ка, ты не глупый, из твоих глаз смотрит благоразумие. Вытаращи глаза наверх, видишь, что там на полке?
– Что же? Сыры! – сказал Мацек.
– Лезь за ними и достань мне их.
– Разве они твои?
– Глупый! Если бы были мои, я бы сам за ними пошёл.
– А если чужие, зачем хочешь их достать?
– Это для жака счастливый случай.
– Лезь сам за ними.
Урвис, который не привык к непослушанию, поглядел прямо остро в глаза Мацку, потом прыснул смехом.
– Ты ещё беанус?
– Ведь вы же меня очистили.
– Видать, нехорошо, потому что осёл, как и был. Лезь за сырами, они нужны мне.
– Иди сам за ними.
– Будешь меня слушать, или нет? – воскликнул Урвис, подходя с кулаком к Мацку.
– Нет, – сказал мальчик, бледнея, – послушаю, кого следует, и в чём-нибудь приличном, но не там, где речь идёт о краже.
– Что? Ты будешь меня жуликом делать?
– Я? Ты сам им стал!
На эти слова Урвис должен был броситься на сироту, когда сильный шум во дворе, объявляющий окончание битвы двух свирепых петухов, привлёк его внимание. Он встал на цыпочки, поглядел и, погрозив кулаком товарищу, побежал, проталкиваясь через толпу, в середину.
– Отплачу тебе в добрый час! – бормотал он на бегу. – И научу послушанию!
Битвы петухов уже приближались к концу. Покалеченные крылатые бойцы лежали на земле, некоторые, мёртвые, кверху брюхом, с подвёрнутыми ногами и окровавленной шеей, упокоились навсегда. Шапка, в которую складывали ставки, была полна мелкой монеты разного вида. Последняя пара танцевала на окровавленном песке, нанося удары клювом тем сильнее, чем дольше этого ожидала. Разгорячённые зрители удваивали заклады, спорили и кричали. Белый петух, первый победитель, погиб. Оставшийся последний триумфатор, убранный лентами, поднятый вверх, с криками, песнями был показан толпе, которая приветствовал его аплодисментами.
