– И не трамвай, – пробурчал Тимофей.
Не произнося ни звука, Шмель выбрался из машины. Дмитрий закрыл дверцу. Чахоточно кашляя, «Москвич» тут же отъехал.
– Ну? Куда теперь? За Стасиком?
– Само собой. Подождем в условленном месте.
– А потом?
– Потом к Диане. Там у меня стрелочка с Рассохиным. Доложу ему обо всем.
– Как скажешь, Гепард… Кстати, все забываю спросить, ты по-прежнему у него в имиджмейкерах?
– Никак завидуешь?
– А что, работка не пыльная. Тем более, что хозяин в гору идет – не сегодня-завтра станет мэром или губернатором.
– Работка непыльная, это точно. В особенности, если судить по сегодняшнему вечеру. – Дмитрий ковырнул пальцем над верхней губой, отклеивая полоску усов.
Тимофей коротко глянул на него, вполголоса фыркнул.
– Да уж, усики тебе не идут.
– Давай, кучер, не отвлекайся! На дорогу гляди.
Заложив вираж и вереща покрышками, «Москвич» развернулся на дороге, на предельной скорости полетел в обратном направлении.
Пальцем Колянчик попробовал колупнуть в солонке. Ничего из этой затеи у него не вышло. Горлышко оказалось чересчур узким, а палец чересчур толстым. Точь-в-точь – усохшая сосиска. До соли не доставал даже желтый, украшенный черный каймой ноготь, а уж ногти у Колянчика были достойные. Стричь он их не стриг, чаще всего ногти ломались сами. Особо неприятные заусеницы Колянчик стесывал трением о стены, а чаще скусывал зубами. Лежа на раскладушке, Вовчик с вялым любопытством наблюдал за потугами клешнястой руки Коляныча, хотя ничего интересного в этой руке не наблюдалось. Пятерня стареющего работяги с корявыми буковками на фалангах. «Нялок» – если читать справа налево. Буква «о» на указательном пальце, буква «к» на большом, – имя таким образом заканчивалось на безымянном.
Николай как-то рассказывал историю своей юношеской татуировки. В армии насмотрелся на самостийных художников и решил тоже попробовать. Очень уж хотелось быть красивым. Сперва думал написать «Коля» – просто и без лишнего форса, однако когда покончил с «я», запоздало сообразил, что мизинец остался чистым. Гляделось это нелепо, и еще нелепее казалось ставить на мизинце точку. Так и родилось «Колян». А, родившись, пошло-поехало. Ни Колей, ни Николаем его больше никто не называл. Сам себе разметил судьбу. Иглой, смоченной в спиртовых чернилах.
Вовчик своей судьбой тоже распорядился вполне самостоятельно. То есть выяснилось это относительно недавно, – лет восемь или десять назад он еще усмешливо цедил, что бросит пить, когда захочет. С тех пор времени минуло достаточно, чтобы понять: пить он не бросит. Ни-ко-гда. То есть даже не так следовало формулировать проблему. Не он что-то там выбирал или не выбирал, – все шло само собой, катилось, ехало, переваливалось через кочки и колдобины, и аналогичным образом переваливался с бока на бок он сам на своей неизменной кушетке.
– ..Опять же важно, что там в Думе решат, – продолжал бубнить Коляныч. – Потому как с налогами пора разбираться и Америку на место ставить. Они там спорят, едрена корень, в носу ковыряют… От, блин!.. – Злополучную солонку он все же опрокинул, рассыпав соль по всему столу. – Ну вот! А все из-за этих мозгляков! Чешут, понимаешь, в затылках, треплются день-деньской, а Русь на коленях стоит.
– Соль просыпал, поссоримся, – апатично пробормотал Вовчик.
– Мы с тобой? С чего это?
– Примета такая.
– Я тебе про налоги толкую, а ты мне о приметах каких-то!
