Историк покраснел и сделал головой непонятное движение, которое при желании можно было принять за «да». Лиза, во всяком случае, так и его и поняла. Многозначительно взглянув на Настю, она пошла на свое место, и подруга поплелась следом за ней. Историк, сделав вид, что ничего не заметил, продолжал объяснять урок, а Настя автоматически рисовала что-то на столе и думала:
«Наверняка он меня забыл – ведь уже два месяца не виделись, а Лиза говорит, что парни вообще без секса не могут. Конечно же, у него уже другая девчонка. Скорей бы папа с мамой уезжали на этот свой конкурс – может, удастся вырваться».
– Воскобейникова, ты можешь повторить то, что я сейчас сказал? – перед ней стоял историк и смотрел на изрисованную парту. – Стол, между прочим, совсем недавно покрасили и привели в порядок, ты могла бы на нем не рисовать?
– Нет, – Настя покраснела и, достав ластик, начала чистить стол. – То есть стол я вытру, а повторить не смогу.
– Она не сможет повторить, она же не попугай, – звонко сказала Лиза, и класс загоготал.
Историк постарался под напускной строгостью скрыть смущение.
– А у тебя, Трухина, как с памятью? Ты повторить сможешь?
– Ставьте двойку, Алексей Александрович, – покорно вздохнула Лиза и, очаровательно улыбнувшись, добавила: – А у вас рукав в меле испачкан.
Настя слушала вполуха и продолжала думать:
«Если он меня забыл, я умру, а если нет, то… я убегу из дома. Пусть только они уедут – совсем мало осталось».
Однако взрывы домов в Москве нарушили все планы Насти, совершенно взвинтив ее мать. Начиная с тринадцатого сентября, когда взорвали второй дом, Инга постоянно плакала и твердила мужу:
– Не знаю, как мы уедем и оставим Настю одну, Андрей! Если вдруг что-то случится…
– Родная, поверь мне на слово: те люди, которые это делают, наш дом не выберут. Ты знаешь, что у меня всегда и обо всем есть информация.
– Я, наверное, уже с ума схожу, Андрюша, как кто в наш подъезд зайдет, так мне все время мерещится: то эти люди мешок со взрывчаткой несут, то тот человек в сумке гексоген тащит. Воображаю: приедем, а на месте дома – пустое место. И Настя, Настя…
За неделю до отъезда ей стало совсем плохо. Она две ночи рыдала навзрыд, и Андрей Пантелеймонович наконец не выдержал:
– Любимая, перестань так переживать, мы возьмем Настю с собой – только и всего.
Первой мыслью Насти, когда ей за ужином сообщили о решении отца, было изобразить внезапное буйное помешательство – тогда ее точно не повезут на этот чертов конкурс. С чего бы начать – сбросить на пол чашки из китайского сервиза? Или с размаху грохнуть о стену заварной чайник с матрешкой? Потом все же благоразумие возобладало – она решила испробовать более либеральные методы и с видом оскорбленной добропорядочности заявила:
– Нет, папа, я не могу поехать – нельзя пропускать школу. У нас ведь выпускной класс!
– Не страшно, – отмахнулся Андрей Пантелеймонович, не глядя на дочь, – я поговорю с учителями, и тебе дадут задание по основным предметам. Нужно учиться работать самостоятельно. В конце концов, что важнее – твоя школа или спокойствие мамы? – он встретился с ней взглядом и вздрогнул, неожиданно для самого себя сорвавшись на крик: – Что?! Что ты так на меня смотришь?! У меня на лице, кажется, ничего не написано!
Настя отвела глаза, ощутив внезапный прилив желания расколошматить тарелкой оконное стекло. Потом взяла себя в руки и ответила нарочито спокойно:
