Не разуваясь, я прошла на кухню и выглянула в окно. Все трое, прилично запыхавшись, стояли перед подъездом. Тарасов достал сигареты, а Зинкевич неожиданно поднял голову и увидел меня. Резко отпрянув, я запнулась о табуретку и вместе с ней шлепнулась на пол. Локоть пронзили тысячи мелких иголочек, теплая куртка смягчила удар.
В следующую секунду раздался требовательный стук в стекло и громкие крики: «Жирная, выходи!»
Я отползла под кухонный стол и притаилась. Какое-то время они еще поскакали под окнами и благополучно свалили.
Есть совершенно не хотелось, но я погрела в микроволновке вишневый штрудель и сразу позвонила Эле.
Голос у нее был тихий, приглушенный, совсем болезненный.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отвратительно. Ветрянка, второй день тридцать девять. Сил никаких.
– Бедняжка. Но в твоей ситуации есть и плюсы. Дома в кровати спокойно, и никто не прицепится.
– К тебе прицепился Дубенко?
– Лямку обрезали, в лужу толкнули и до самого дома гнали.
– Знаешь, – немного подумав, сказала Эля, – тебе нужно кого-нибудь нанять. Я вчера фильм смотрела. Там мужика одного бандиты доставали, и он нанял себе охранника. Почему-то сразу про тебя вспомнила. Можно, например, объявление в Интернете разместить. Я уверена, полно ребят, с которыми легко договориться насчет такого. Будешь за них сочинения писать, а они доходчиво объяснят этим козлам, что обижать тебя не стоит. Я вообще не понимаю, почему психологическую службу помощи подросткам сделали, а физической нет.
– Чтобы их побили? Но это же неправильно. Силой ничего не решается.
– Неправильно? – Эля возмущенно засипела в трубку. – Вспомни мировую историю. С агрессорами только силой все и решается. Такие, как Дубенко, по-другому не понимают. И пока ты этого не признаешь, ничего не изменится. В Хогвартс тебя никто не заберет. Хочешь, я сама напишу это объявление?
– Нет, конечно. Не нужно. Я потерплю. Мама вернется, и все наладится.
– Что наладится? Они же тебя всегда доставали и будут доставать, и твоя мама, как и раньше, ничего не сделает.
– Не сделает, но, когда она здесь, я о них почти не думаю и не замечаю. Мама говорит, что все окружающее складывается из наших мыслей и того, как мы сами видим мир. Можно на небо смотреть и видеть светлое и прекрасное, а можно на грязь под ногами.
– Хочешь честно? Я думаю, что все твои проблемы именно из-за этого. Из-за того, что твоя мама кормит тебя этими сказками о светлом и прекрасном. Это же глупость и наив, как ты сама не понимаешь? Ладно, она сама странная, но ты-то вполне нормальная, когда не заводишь подобные разговоры.
– Моя мама не странная!
– Еще какая странная. Носится с тобой, как с пятилетней. Гулять не пускает, даже сообщения в ВК проверяет.
– Она просто переживает за меня. Боится, чтобы ничего плохого не случилось. Разве это странно?
– Очень. А то, что ты не против всего этого, – еще хуже.
– А почему я должна быть против? Я ничего плохого не пишу в сообщениях, а гулять – только лишний раз нарываться на Дубенко. И, знаешь, мне очень неприятно, что ты это сказала. Про меня говори что угодно, а мама у меня хорошая. И я по ней очень скучаю.
– Все с тобой ясно. Тогда не жалуйся больше.
Эля бросила трубку, а я пошла в гостиную, завалилась на диван и долго лежала, тупо уставившись в потолок.
Там, высоко-высоко над землей, сквозь пухлые золотистые облака величественный белоголовый Клювокрыл нес меня в Хогвартс. Нужно было просто прекратить думать о неприятностях. Как раньше. Как я делала это с мамой.
