– Он лежит лицом вниз, на бетоне. Он упал… Пролетел несколько ступеней, точнее семь. – Бестолковое замечание. Ступени я пересчитала из чувства вины.
– Хорошо. Он дышит? Но не трогайте его шею. Хорошо? Джоанна?
Ее тон пугает меня, меня все пугает. Ощущение, что весь мир пропущен через черный фильтр, и я снова чувствую горячую, потную тошноту. Молчу.
– Джоанна?
– Да. – Кончиками пальцев я прикасаюсь к пострадавшему мужчине, и в его травмах виновата я. Едва осмеливаюсь думать об этом. Это все равно что смотреть на солнце.
Я не могу перевернуть его, просто не могу.
Из наушников по-прежнему звучит голос: просит представить пляж, набегающие и отступающие от него волны, – и я прислушиваюсь вместо того, чтобы действовать.
– Вы можете посмотреть и прислушаться, постараться понять, дышит ли он? Вы знаете его имя? – диспетчер произносит слова отчетливо, как учительница начальной школы.
Посмотреть, прислушаться и понять. Я не осознаю, что значат эти слова. Оглядываюсь через плечо, на скользкую от дождя улицу, смотрю на мосты вдоль канала, почти все выстроенные в одну линию, но расплывчатые, как если бы мой взгляд был затуманен.
Смотреть.
Слушать.
Чувствовать.
Я смотрю на мужчину, лежащего лицом на тротуаре, и нагибаюсь к нему.
– О нет, – невольно вырывается у меня, потому что его лицо все мокрое. Сначала почудилось, что это кровь, но на пальцах влага оказалась холодной и неплотной.
Как только мои глаза привыкают к темноте, все становится понятно – внизу ступеней собралась лужа. Тротуар растрескался из-за корней дерева, растущего в нескольких метрах, в одной из трещин собралась вода.
Голова мужчины полностью погружена в темную воду.
– Он лежит лицом вниз, в луже.
Она же мне поможет? Она же на моей стороне, по крайней мере, должна быть. Она хороший человек, который работает в колл-центре службы спасения.
– Переверните его на бок как можно скорее, вытащите из воды, – говорит она. – Есть травмы головы или шеи?
– Я… Я не знаю, я толкнула его, он упал и скатился вниз по ступенькам.
Никого нельзя винить за честность и судить за случайную ошибку.
– Как можно быстрее, – повторяет оператор.
Я переворачиваю мужчину, одна часть лица которого скрыта капюшоном, а другая находится в тени.
– Сейчас вам нужно проверить, дышит ли он. Смотреть, слушать и чувствовать, помните? Можете повторить за мной?
– Смотреть, слушать и чувствовать, – повторяю я деревянным голосом.
– Посмотрите, поднимается ли его грудь, приложите ухо, постарайтесь почувствовать его дыхание.
Я таращусь на грудную клетку мужчины, а потом наклоняю к ней голову. Внезапно получается слышать буквально все вокруг: шум уличного движения, плеск воды в канале, звук разбивающихся о бетон капель дождя. Но ни звука от лежащего человека.
Я снимаю перчатку и подношу руку к его лицу, но не чувствую дыхания на своих пальцах. Это настолько неестественно, словно не хватает важной части тела, например, ресниц или ногтей на пальцах. Содержимое моей сумки рассыпалось по земле, как только я наклонилась над мужчиной – выкатилась помада, которой я никогда не пользуюсь, поскольку она нервирует меня, постоянно размываясь.
– Он не дышит. – На меня накатывает новая волна паники.
– Точно? – переспрашивает оператор. – Приложите щеку к его рту и скажите мне, если почувствуете его дыхание на своем лице.
Я морщусь, но все равно делаю это.
И ничего не чувствую: ни дуновения, никакого тепла, никакого шевеления прядей волос от его дыхания. Ничего.
