В толпе, где все перемещались хаотично, загораживая друг друга, весь процесс разглядеть было невозможно, да и по сторонам Павлик крутил головой, хотя ничего нового, кроме все того же моря мокрой пожелтевшей травы, видно не было. А когда он в очередной раз увидел Макса, тот уже угрюмо взирал на мир одним лишь левым глазом. Правый глаз, как и практически все остальное лицо было туго замотано тряпками; как сейчас присмотрелся Морозов, того же цвета, как платье незнакомой женщины. Стал ли короче у нее подол? Ответить Паша на свой вопрос не смог – трава мешала, и люди. А потом что-то новое почудилось ему в степи. Но, как не вглядывался, ничего обнаружить не смог. Глазами. Но нос явственно ощущал перемены. Какие-то запахи появились.
– Вроде дымком запахло. Не шашлычным, но все же… жилье, наверное, впереди. Может, Каланча все напридумывал? Может, выйдем сейчас к нормальным людям, где полиция, больница… Макс отцу своему позвонит; Ленка – своему папке, он у нее в городской администрации работает. Ага – так эти звери нас к цивилизации и выведут. Жди! К своему жилью они нас ведут. Надеюсь, не людоеды?
Пашку опять затрясло. Теперь уже безостановочно. Он вдруг громко, и неожиданно для себя самого, чихнул. И – словно плотину прорвало. Кругом тоже зачихали, закашляли. Морозов, высморкавшись прямо пальцами, поймал взглядом учителя. Сергей Николаевич растерянно крутил головой. К такому повороту событий он явно не был готов. Да такое вообще вряд ли кто мог представить!
Паше даже стало его немного жаль. Не так сильно, конечно, как себя – чего уж тут врать самому себе, но все же… За этот год, что Сергея Николаевича поставили руководить их классом, сам Павлик резко поменял отношение к учителям вообще. Вот из-за него, такого нескладного на вид, но умного, все знающего, а главное – уважающего своих подопечных, как равных. Это Паша чувствовал, не вникая в подробности; как и все остальные, наверное. Даже Каланча ни разу не съязвил в сторону Сергея Николаевича.
А впереди уже затемнели какие-то точки. И было до них… Павлик тяжко вздохнул. Идти по траве, что разрослась здесь по пояс, да под дождиком, да в первом ряду – чтобы примять немного ее для девчонок, что жались позади к Сергею Николаевичу… Паша себя героем не считал; и про девчонок подумал только сейчас. А вообще-то он шагал впереди, чтобы лучше видеть; вот подгоняло его какое-то чувство. Даже, точнее, надежда – что там, впереди, все образуется. Что их обогреют, накормят, позвонят. И баба Поля приедет, и заберет его с собой. И лечить будет от насморка своими настойками на травах, горькими, но реально изгоняющими хворь.
Жилье в степи предстало перед уставшими, едва переставляющими ноги пленниками в виде каких-то огромных кибиток, стены которых были сплетены все из той же травы. Это Павлик понял, когда они подошли вплотную, и пошли вдоль окружности этой стены – к выходу, или входу, что сейчас было правильней. Даже сквозь эту плотную, туго спрессованную преграду несло неприятным запахом. Павлика никогда не возили в деревню; обе бабушки жили в городе. Но что это так резко пахло скотом, его местом пребывания, он понял. Да и смрад этот не сказать, чтобы совсем не был ему знаком. Так пахло от передвижных зоопарков, что каждым летом оккупировали парки Владимира.
Наконец, толпа остановилась у темнеющего, чуть пугающего неизвестностью входа. Что за звери могли там ждать детей и взрослых? Но и внутрь Паше хотелось попасть – туда, где сухо и тепло. А еще писать хотелось неимоверно. По пути он постеснялся сделать это, как пара других пацанов, а теперь жалел об этом и терпел. Судя по тому, как перешептывались девчонки, наконец-то отлепившиеся от учителя, весь этот комплекс внутренних проблем был и у них. Степняки спешились. Ну, и другие подтянулись – почему-то все взрослые. И это не только он, Паша, заметил. Тот мужик, что помогал перевязывать Макса, пробормотал вполголоса:
