– А что у вас за бочки были на крыше?– спросил солдат с переднего пассажирского сидения.
– Это для вина, одна для белого, а вторая для красного. У нас дома все по талонам, думали купить по 50 литров каждого. Не судьба видно.
–Чего не судьба, сейчас организуем. Ну-ка тормозни у магазина,– сказал солдат водителю. Они вышли из машины с автоматами на шее и пошли в магазин, через пару минут вышли, таща каждый в одной руке металлический ящик с вином, а в другой пакет.
–Держите, пацаны, белое и красное, а тут тетки еды вам насобирали.
–А деньги? Наивно спросил я
–А не надо денег, когда у тебя ствол, понял, салабон?
– Теперь понял, -сказал я. Получается так, что Гидеван с семьей заплатили своими жизнями за нас, получается что все должны за что-то платить так или иначе, но кроме тех у кого есть оружие.
Вояки помогли нам сесть на наш поезд и расположившись в свободном купе плацкарта мы с Гошей разлеглись по нижним полкам. Перевязанные бинтами и в комуфляжной одежде мы представляли собой довольно специфическое зрелище, пассажиры вагона старались не смотреть в нашу сторону, когда проходили мимо. А нам их внимание особо то и не нужно было. Проводником оказался бывший афганец парень с усами лет тридцати и прочитав нашу депешу подписанную самим Лебедем, подобострастно пытался во всем нам с братом услужить. К вечеру начали болеть мои ожоги и мы с Гошей решили выпить немного экспроприированного в магазине вина. Когда все уже улеглись мы пригласили проводника и хорошенько напились чередуя то белый, то красный виноградный субстрат. Усатый принес гитару и почти до самого рассвета пел нам афганские песни и что-то из творчества Юрия Антонова, мы же с братом тяготели к шансону или более тяжелой музыке, но за неимением оной, довольствовались и этим. В Гомеле Гоша вышел из поезда и сходил на почту, благо стояли пол часа. Оттуда он позвонил домой и договорился с нашим отцом, что тот нас встретит в Минске на вокзале, мало того, что у нас было полно вина, так еще и меня нужно было везти в ожоговый центр. Батя посокрушался по сгоревшей « Копейке» но услышав обо мне и моих ожогах, да и вообще о произошедшем в целом, ни разу о тех Жигулей в дальнейшем больше нге вспоминал. Проводник предупредил нас о прибытии в Минск и мы потихоньку стали продвигаться к выходу из вагона вслед за другими пассажирами.
Батя стоял на перроне и вглядывался в толпу спускающихся на перрон людей, увидев нас с Гошей, он вдруг весь как-то сжался, плечи его затряслись и я впервые в жизни увидел, как рыдает в голос вдруг ставший за эту ночь на 20 лет старше мой седой отец.
–Как ты сынок?– спросил он меня уже в машине:– сильно болит?
–Да, папа, сильно,– ответил я
–Держись, мой хороший, сейчас в скорую приедем, там посмотрят, может подлечат и все пройдет
В ожоговом центре я провел два месяца, мне каждый день делали перевязки, отмачивая вчерашние повязки раствором фурацилина и снимая по кусочку корку из пленки и гниющей старой горелой кожи. Лицо заживало хорошо, но вот кожа на ключице была прогоревшей до кости и на шее и плече были глубокие саднящие раны. Несколько раз я в таком виде съездил в военкомат и однажды показав на очередной комиссии пожилому военкому послание от легендарного генерала, услышал
–Знаешь, парень, ты и так натерпелся по-ходу, нечего тебе в войсках делать. Держи военник и лечись, мы без тебя тут как- нибудь справимся.
