А Йерве смотрел на толпу, и видел сотню разноцветных, расплывавшихся пятен, лишенных смысла. Он почувствовал тошноту, головокружение, и на какое-то краткое мгновение стало ему предельно ясно, что заставляет человека в один прекрасный день залезть на подоконник и выброситься из окна.
– Дьявольщина, Шульц, это бал, или поминки, в конце концов? – загремел дюк. – Играйте музыку!
Грянул вальс.
Иоганн-Себастьян Шульц предложил руку непривлекательной супруге.
Сотни разноцветных пятен закружились в бешеном танце, как листья на ветру.
– Бабхен никогда не позволяла нам посещать балы! – в экстазе вскричала Нибелунга.
Бросилась к первому попавшемуся кавалеру, схватила его за рукав и умчала в вихре. Джоконда де Шатоди завладела рукой дюка, и на раз-два-три увлекла в мелодию, сопротивляться которой было не под силу даже владыке Асседо. Дюк был очень музыкальным человеком.
– Не откажите мне в танце, господин фон Таузендвассер, – сказала Зита, изящно присев в книксене.
Фриденсрайх вскинул брови, не понимая, как отнестись к такому предложению.
Но Зита не обращалась к нему.
Вздрогнул Йерве, ибо в мельтешении пятен пряный запах Зиты отчетливее букв рисовал Песнь Песней.
– Сударыня… – пробормотал юноша.
Но женщины Асседо ни в чем не знают отказа, даже если они только проездом в Асседо, временно и без вида на постоянное жительство.
Кто-то заботливо придвинул бархатное кресло на гнутых баобабовых ножках к Фриденсрайху. Вероятно, лакей. Или какая-нибудь сердобольная старушенция, пахнущая нафталином и давно отказавшаяся от помыслов о бессмертии.
Фрид-Красавец упал в кресло. С неизбывной тоской и щемящей благодарностью.
Как преходяща слава земная. Как коротка память человеческая. Как прекрасно Асседо летом, когда отцветают акации и хлещут в абрикосовых садах хрустальные фонтаны.
Глубокое сожаление накрыло Фриденсрайха фон Таузендвассера. Как чудесно было не иметь чего терять. Не жить и не желать. Только ждать. Ждать и ждать дюка.
Его взгляд невольно обратился к одному из высоких окон Арепо, черной дырой зияющему на фоне бесконечного света.
Не успел прозвучать последний такт вальса, когда Йерве был окончательно и бесповоротно влюблен в Зиту. Впрочем, он понял это уже тогда, когда их ладони сплелись, его правая рука легла ей на талию, а ее левая – невесомо коснулась его плеча.
Гремели трубы и горны, басили тромбоны, ухала туба, взвивались скрипки, звенели колокольчики, и казалось Йерве, что у него отрастают крылья, что разверзается купол Арепо, и взмывают они вместе с Зитой над полями и лугами, над пастбищами, мельницами и дубравами, над колокольнями, фруктовыми садами, над тополиными аллеями, замками и фонтанами, и парят в поднебесье, держась за руки, а небо стекает по черепичным кровлям Асседо и уходит в плодородную землю.
Музыка резко оборвалась. Небо грохнулось с крыш. Дамы и кавалеры застыли в изломанном поклоне.
– Падеспань! – объявил распорядитель и стукнул жезлом о порфирный пол.
Ударили литавры.
Фигуры выстроились в цепочку.
– Вашу руку, мадам, – дюк объявился слева и перехватил Зиту сзади за талию.
Перед Йерве оказалась мадам де Шатоди.
– Какой великолепный оркестр! – воскликнула разгоряченная Джоконда, увлекая Йерве за собой. – Его высокоблагородие так щедр!
Два шага налево, два шага направо.
– Мсье дюк так прекрасно танцует, кто бы мог подумать! Такой сюрприз! Почему его милость никогда не дает балов?
