Все личное. Статьи и рецензии 2017 года - страница 18

То, о чем горевали писатели-деревенщики сорок-пятьдесят лет назад, что пытались спасти, кажется, погибло окончательно. Впрочем, нет. Людей выталкивают из городов разные силы, а в основном инстинктивная тяга жить на земле, своим хозяйством. Это находит отображение и в литературе. К примеру, в произведениях Бориса Екимова, Михаила Тарковского, Андрея Антипина, Ильи Кочергина… И это отрадно. Вообще русская литература – не о городах. Вернее, город в ней – нечто инородное, страшное, противное природе. По большому счету, даже сейчас, когда по статистике две трети россиян живут в больших городах, литература относится к городу по-прежнему.

Большинство героев «Голомяного пламени» – туристы. То есть, люди, приехавшие на время из города к Белому морю. Поплавают на байдарках, порыбачат и вернутся обратно. Правда, наверняка вернутся другими, и, может, для того чтобы собрать вещи и уехать уже надолго в те обезлюдевшие деревни, где жили их деды, прадеды.

Хочется прочитать об этом у Новикова. Увидеть то же Белое море, ту же Кереть глазами не туриста, а укоренившегося обитателя.

А пока еще один отрывок из книги. По секрету признаюсь – чтоб заманить возможного читателя этой заметки в саму книгу. Найти, прочесть целиком.

«Самцы к нересту лошать начинали, ярко-красные, нарядные становились. За самочкой несколько их увивалось. И бились они, дрались молодецки, удаль свою и уважение этим выказывая. Она же выбирала одного и с ним начинала гнездо строить. Где-нибудь на перекате речном, где галька да песок на дне да вода неглубокая, чтоб солнышко прогревало, нароют они холм большой, да туда она икринки и вымечет.

Еще когда стадо вверх по реке идет, всю мелкую рыбу оно убивает, всех скользких до икры охотников. И не ест их, а деды говорили – «мнёт», убьет и выбрасывает. Самка после радости своей обратно в море скатывается, отъедаться да следующего раза ждать. Самцов же часть икру остается охранять. Другие же тоже в море. Только наряд свой теряют тогда, худеют страшно – скелетина с большой головой. Вальчаки они тогда называются».

Очень трудно, а может, и невозможно определить рамки, разделяющие документальную прозу и художественную, сказать, что вот это фикшн, а это нон-фикшн. К тому же между ними возникли и довольно бурно развиваются (впрочем, возникли, наверное, еще на заре литературы, но в последнее время активно вводятся в литературоведение) not fiction, faction…

Может, и не нужно делить, определять, хотя это в природе читателя – ему хочется знать, было ли это на самом деле или автор всё выдумал; было ли так или не совсем так…

Не стану касаться зарубежных литератур, взгляну на нашу, русскую. Точнее, на крошечный ее временной отрезок. Вот писатели-эмигранты первой волны. Во многом ради денег большинство из них пишут этакие беллетризированные воспоминания о литературной жизни России 00 – 20-х годов. Бунин, Георгий Иванов, Ходасевич… Георгий Иванов особенно активно эксплуатировал эту тему, используя один и тот же сюжет в нескольких очерках, вольно или невольно переиначивая его. И сколько критики, а то и брани, обвинений во лжи выслушал…

Или возьмем оставшегося в Советском Союзе Мариенгофа. Его книгу «Роман без вранья». Множество известных имен, и в первую очередь главный герой – Есенин, узнаваемые из произведений других авторов факты, реалии, но каждый (или почти каждый) исследователь того периода, о каком писал Мариенгоф в своей книге, отшатнется в негодовании, если вы заговорите с ним о «Романе без вранья», закричит тонким от возмущения голосом: «Это – враньё»! Вранье без романа!» Да и современники встретили книгу Мариенгофа более чем враждебно – автор на долгие годы стал изгоем.