– Вы правы, любезный господин Бонасиё, я сделал с друзьями своими маленькое путешествие.
– Далеко отсюда?
– О, нет, не более сорока миль: мы проводили Атоса к Форжеским водам, где и остались мои товарищи.
– А вы возвратились? так ли я говорю? продолжал Бонасиё с лукавым видом. – Любовницы не дают продолжительного отпуска таким прекрасным юношам как вы, и вас с нетерпением ожидают в Париже, не правда ли?
– Да, правда, смеясь, отвечал молодой человек, – я признаюсь вам в этом тем охотнее, что, как я вижу, от вас ничего нельзя скрыть, любезный господин Бонасиё. Да, повторяю вам, меня ожидали довольно нетерпеливо.
Легкое облачко показалось на лице Бонасиё, но такое легкое, что д’Артаньян не заметил его.
– И вас вознаградят за скорое возвращение? продолжал торговец, с изменением голоса, которого д’Артаньян тоже не заметил.
– Полноте притворяться святошей, сказал д’Артаньян смеясь.
– Нет, я заговорил об этом только для того, чтоб узнать, поздно ли вы возвратитесь домой.
– К чему этот вопрос, любезный хозяин? спросил д’Артаньян, – разве вы хотите ждать меня?
– Нет; но со времени моего арестования и покражи, случившейся у меня, я пугаюсь всякий раз, когда слышу, что отпирают дверь, особенно ночью. Баба, скажете вы; но что же делать! ведь я не военный.
– Ну. так не пугайтесь, если я возвращусь в час, в два, или в три часа утра; да если я и совсем не возвращусь, тоже не пугайтесь.
В этот раз Бонасиё так побледнел, что д’Артаньян не мог не заметить этого и не спросить, что с ним сделалось.
– Ничего, ничего, отвечал Бонасиё. – С тех пор как меня постигли несчастия, со мной иногда вдруг делается дурнота; вот и теперь я чувствую озноб. Не обращайте на это внимания и не заботьтесь ни о чем кроме вашего счастья.
– В таком случае мне есть о чем заботиться, потому что я счастлив.
– Погодите, еще не совсем; ведь вы сказали вечером.
– Так что же? и вечер придет! может быть, и вы ожидаете его с таким же нетерпением как я. Может быть сегодня вечером госпожа Бонасиё посетит жилище своего супруга.
– Госпоже Бонасиё некогда сегодня вечером, с важностью отвечал муж; – служба удерживает ее в Лувре.
– Тем хуже для вас, любезный хозяин; тем хуже, когда я счастлив, то мне хотелось бы, чтобы все были счастливы, но это, кажется, невозможно.
И молодой человек удалился, помирал со смеху от этой шутки, понятной, по его мнению, только ему.
– Желаю веселиться! отвечал Бонасиё могильным голосом.
Но д’Артаньян был уже так далеко, что не мог слышать этого; да если бы и слышал, то при расположении духа, в каком он был, вероятно, он и не заметил бы этого.
Он отправился в дом де-Тревиля; накануне он виделся с де-Тревилем так не долго, что не успел хорошенько поговорить.
Он застал де-Тревиля в большой радости. Король и королева были очень благосклонны к нему на бале. Зато кардинал был несносен.
В час утра он уехал под предлогом нездоровья, тогда как их величества возвратились в Лувр в шесть часов утра.
– Теперь, сказал де-Тревиль, понижая голос и внимательно осматривая все углы комнаты, чтоб увериться, что никого нет, – теперь поговорим о вас, молодой друг мой; я вижу, что счастливое возвращение ваше доставило королю радость, королеве торжество, а кардиналу унижение. Теперь вам нужно держаться крепко.
– Чего же мне бояться, отвечал д’Артаньян, – если я буду иметь счастье пользоваться благосклонностью их величеств?
