Вот так вот – знала, что любит, и всегда любила, и ждала всегда этот Голос. А слова-то – они даже не о любви. Он пел про ветку с набухшими почками, на которую ему больно смотреть. Про травинки и жука на обочине. Про медленно проплывающее облако, отражающееся в луже. Про трещины в тротуаре. Были и другие песни, сложнее. Мысли о жизни и мире Голос выражал настолько близкими ей образами, что она узнавала следы прочитанных книг – тех самых, что читала она, отголоски знаний, до которых она дорастала одна, за закрытой дверью своей маленькой комнаты с книжными полками. Это всё равно как если бы вы обнаружили общих с кем-то родных, только гораздо лучше. Вера не удивилась бы, если б узнала, что только она и слышала в его стихах то, ради чего они были задуманы. Но как, разве это могло быть – какая нелепая глупость, странная недоработка небес, – что этот самый близкий и понимающий её человек – до сих пор – ничего – про неё – не знает?
Это надо было срочно исправить, и никакие условности – её редкая даже по тем временам девичья скромность, к примеру, или иные, вбитые ей в голову интеллигентными родителями понятия, – не могли уже ей помешать.
Расследование было проведено в кратчайшие сроки. Надо было спешить. Во-первых, если она его «открыла», могут открыть и другие – совсем-совсем чужие ему люди, которые не поймут смысла его текстов, но оценят его голос и глубину исполнения, догадаются, что он – гений, захотят сделать на нём деньги, переманят окончательно в Москву и – пиши пропало. Во-вторых, он мог завести себе девушку или жениться – почему-то она была уверена, что ещё не завел и не женился, но время-то терять непозволительно!
Зацепка – Сашка-гитарист – был найден через общих знакомых. Установлен факультет, курс и комната в общежитии. Подруги, которых пришлось посвятить (хотя бы для контакта с Сашкой), прыскали от смеха, как только она отворачивалась. Веселее темы для обсуждения, как влюблённая в Голос отличница-недотрога Верка, у них по тем временам не имелось. Но ей, всегда так трепетно относившейся к своей репутации, стало на всех плевать.
В общагу она попала с первой попытки. Приличным местным девушкам вход туда был заказан, поэтому вахтёрша вытаращилась на Верку сквозь замызганное окошко своей конуры и даже соизволила оттуда выползти.
– Это ещё к кому? – только и смогла выговорить она.
Позади Веры стояли две размалёванные шалавы в крайней степени мини и с бешеной химией на голове и презрительно разглядывали новую посетительницу – их только что не пустили.
Вера была готова к допросу.
– К Ушину, – назвала она разведанную фамилию, – к Ушину, да.
– К кому-кому? – ещё больше удивилась вахтёрша. – Мож-быть, к Ушману?
– Не знаю, мне так сказали, – растерянно забормотала было Вера, но быстро взяла себя в руки:
– Да, именно, к Ушману. Третий этаж, триста шестнадцатая комната.
– Зачем? – продолжала интересоваться вахтёрша.
Было видно, что её действительно занимает этот вопрос. Девчонки позади турникета мерзко захихикали и предложили свои варианты ответа. Вера их проигнорировала.
– Я – комсорг группы, – выпрямившись, заявила она самым что ни на есть комсомольским тоном. – Мне поручена отработка личного комплексного плана в рамках подготовки мероприятия, посвящённого выполнению задач пятилетки.
Она оттараторила этот бред на таких истинно пятилеткинских интонациях, что бабулька, отпрянув за своё стекло, рявкнула:
