Лоран ликовал. Ему удалось обмануть. Значит, он пока в безопасности. Никакой авантюры и никакого возможного шантажа. Он цеплялся за успокоительный мир. Гарсон принес наконец блинчики.
– Не могу ли я получить также счет? – спросил у него Лоран.
Лиза начала блинчик с утонченной медлительностью. Лоран отказался от чашки черного кофе.
– Вы тоже не хотите? – спросила она.
Лоран подумал: «Вот так становятся святым человеком, героем или моделью благочестия. Когда боятся. Когда не могут сделать иначе».
Она положила вилку и отпила немного чаю.
– Если хотите, мы можем уйти, – сказала она.
Лоран заплатил по счету через кредитную карту. Он знал, что будет сожалеть, – душевные болячки уже проявлялись. Скоро Лиза перейдет в разряд воспоминаний. Они встали из-за стола и прошли весь зал ресторана. В раздевалке китаянка с перламутровой кожей протянула Лизе ее плащ на меху, а Лорану – пальто темного цвета.
Чтобы выглядеть больше похожим на друга, более галантным перед тем, как расстаться, а главное, потому, что ему так захотелось, – он взял Лизу под руку. Вышли на улицу, сверкающую от дождя. Дрожа, Лиза подняла меховой воротник.
– Я бы хотел подольше быть вместе.
Он решил пройти часть пути вместе с ней.
– Пройдемся немножко. Найдем такси, и я доставлю вас до дома.
– Мой «дом» – бедная гостиница, – сказала она. – И я делю комнату с девицей, которая будет меня допрашивать. Мне вовсе не хочется возвращаться сейчас. Знаю местечко… – продолжала она. – Там есть пианист и саксофон… Играют, как настоящий джаз… Как в Новом Орлеане… Там можно будет поесть.
– Я не из тех, кто составляет приятную компанию для такого рода мест, – ответил он.
– Вам больше нравится быть один на один?
– Возможно.
Он опасался ее. Она раскрывалась с ложной невинностью. Плотоядный цветочек, закамуфлированный под вегетарианца.
Она дрожала
– Глупо так страдать от холода.
– Ведь ваше манто теплое или нет?
– У меня душа мерзнет. Мне страшно. У меня комната на двоих с моей коллегой, но все же я одинока. Потому что потеряла отца. Не думаю, что вы поймете. Страдание – вещь очень субъективная. И потом, французы и чувства… Это специфично. Тут некая смесь…
– Смесь чего? – спросил он.
– Противоречивых аргументов, которые извращают все.
– Вы об этом ничего не знаете, – сказал он, усталый.
– Мать моя француженка. Она перестала страдать через полгода после смерти моего отца. «Через какое-то время, – сказала она, – нет резона продолжать оплакивать».
– Нельзя же всю жизнь плакать, – сказал Лоран.
– Вот видите, – воскликнула она. – Вы рассуждаете точно так же.
– Я не советник, не комментатор, не исповедник. Просто за день работы лектором я иссяк.
– Пожалуйста, – сказала она. – Я еще не хочу возвращаться.
Он покачал головой и взял ее за талию. Они шли медленно. Повстречали даму, которая терпеливо наблюдала за своей собакой, обнюхивающей что-то задумчиво и долго. Поднимет собака ногу или нет? Они прошли мимо и продолжали деликатную прогулку в женевской ночи, Лиза повернулась к Лорану:
– У меня кошмары.
– У всех бывают… – сказал он. – Это жизнь. Есть средство от этого: лампа у изголовья и хорошая книга.
Она положила ладонь на руку Лорана.
– Пожалуйста, будьте совершенно откровенны, что вы думаете обо мне? Но скажите правду.
Он глубоко вздохнул, прежде чем ответить:
– Вы так же неосторожны, как и соблазнительны.
– А вы такой привлекательный, – сказала она.
