Она направилась к двери. Он ее задержал.
– Не воспринимайте это таким образом. Все-таки нам было хорошо… Прошу вас… Я терпеть не могу драм. А вы создаете сейчас драму.
Она готова была избить его кулаками. Лоран ее удержал. Она заговорила очень быстро:
– Вы хотите еще и моральный комфорт? Голубой цветок в петлице? Добрую память в альбоме? Значит, всего хотите? Не получите ничего. Пустое место… Вы даже не приглашаете меня вместе позавтракать. Вы дурно воспитанный мужчина. У вас нет деликатности, только дурные манеры.
Он смотрел на нее, обезумевший.
– Милая Лиза…
– Лицемер!
– Слушай…
– И вдруг обращается на «ты»! Лучшие в мире рогалики пекут в Женеве и в Вене. Я помираю от голода, а вы даже не угощаете меня горячими рогаликами с кофе. Подлец!
Он уже держал ручку двери.
Она сказала еще:
– Вы можете пропустить одно собрание, вы – хозяин. А я, если не явлюсь на собрание, меня выгонят в шею.
– Простите меня, – взмолился Лоран – Приношу извинения, пришлю вам цветы, но позвольте мне сесть в самолет.
Она приблизилась к нему и попыталась улыбнуться. Сказала ему:
– Вы все же не совсем безразличны…
– Быть безразличным к такому человеку как вы? Вы невыносимы.
– Законченный, – сказала она. – Законченный. Откройте эту чертову дверь…
Он испустил вздох облегчения. Он пришлет ей цветы, может быть, даже письмецо, напечатанное на машинке, с его инициалами, нацарапанными внизу послания. Чтобы не могли воспроизвести в газете слово, написанное им от руки. Он вернулся назад. Вызвал по телефону такси, и сразу после этого они вышли из комнаты. Молчаливые и насупленные, спустились в холл. В регистратуре портье давал какие-то подробные объяснения молодому англичанину, который собирался пересечь старый город с какими-то усовершенствованными приспособлениями для человека, идущего по стопам Ливингстона. Лоран и Лиза вышли на улицу. Воздух был свеж и украшен блестками, напоминающими о зиме. Такси остановилось у края тротуара.
– Могу ли я вас отвезти?
– Нет, спасибо, – сказала она. – Мне надо подышать свежим воздухом. И выпить кофе. Много-много кофе…
– Так что же, могу вас действительно оставить? Не обидитесь?
– Бегите, бегите, – сказала она. – Бегите…
Не говоря больше ни слова, она повернулась и пошла по маленькой улице, ведущей к старому городу.
Освободившийся наконец, Лоран сел в такси. Машина пересекла город и подъехала к гостинице. Он увидел Мюстера, шагающего по тротуару. Опустив стекло, подал ему знак.
– Очень сожалею. Должен был вас предупредить, что приеду вовремя. Должен был бы сказать вам, где я был…
Мюстер смотрел на него с досадой.
– У вас есть десять минут, чтобы переодеться и побриться. Я приготовил ваш чемодан. Пошли. Ключ от вашей комнаты у меня.
В лифте, посмотрев на себя в зеркало, Лоран сказал:
– Ну и морда у меня!
– Здесь такое освещение, – сказал Мюстер. – В лифтах зеркала добавляют двадцать лет возраста и желтуху к тому же. Потом дела пойдут лучше.
Бегом добрались до комнаты Лорана. Он увидел чистую рубаху на его постели.
– Спасибо, друг мой, вы обо всем подумали. Вы и отец мой и мать, благодетель, одним словом.
Мюстер слушал этого человека, сильные и слабые стороны которого он хорошо знал.
В ванной Лоран накинулся на щетину, что появилась на щеках. Голос Мюстера сопровождал шум электробритвы.
– После этого собрания, касающегося ядерной энергии, надо бы сочинить коммюнике для прессы. Скоро выборы, время летит. Сроки приближаются. Нынешний президент нянчит страну, как кормилица младенца. Дает соску, пудрит попку, а когда по-дружески шлепает по спине, французы отрыгивают, они чувствуют, что ими все время занимаются. Вам надо быть везде и повсюду и говорить обо всем. Этим утром понадобились бы «шары».
