– Это правда, – сказала она. – Но за это надо было дорого платить. Я самая обманываемая жена в Европе, во всяком случае во Франции.
– Сколько энергии ты в меня вливаешь, – сказал он угрюмо. – Отсюда, где ты меня видишь, ржущим, как конь. Однако не надо преувеличивать. Я не настолько феноменален в отношении секса, чтобы показывать меня на ярмарках. Я то, что называют «нормальный мужчина».
Он страдал. Куда делись женщины – объекты прошлого, музы в розовых телесах, одетые в целомудрие, воспринимающие фрустрацию как священство и празднующие удовольствие, получаемое от мужчины? Надо было выйти отсюда, из этой комнаты благоуханных мучений, партия была проиграна. Кончать надо было как можно скорее.
– Ты очень привлекательна, Эвелина. Никогда не встречал подобную женщину… Ты живешь, обладая многочисленнейшими достоинствами. Ты – совершенство. Я – отвратное существо, признаю это, но ты уже не заставляешь меня напрягаться. Я чувствую, что не могу заниматься любовью с одной и той же женщиной после двадцати двух лет. Несмотря на мое глубокое уважение к тебе, тело мое безразлично. Холодное как мрамор. Женщина, даже фригидная, может совершать такие упражнения. Ей надо только терпеть, мужчине это невозможно.
– Какой ты деликатный и тонкий, – сказала она.
И решила сделать ему очень больно.
– Великий чувствительный умник, где ты был прошлой ночью?
– Долгое собрание задержало меня у одного жителя Женевы.
– Как его зовут?
– Это неважно. Что бы ни случилось, знай, что и умом, и чувствами я люблю тебя. Физически – это другое дело…
– Мы далеки от простого вопроса оргазма, – сказала Эвелина.
Его охватило чувство виновности, как в отрочестве. Мешала путаница понятий греха и невыполненного долга. Обвиненный секс сократился, тот несчастный кусочек тела, который вызывал «ахи» и «охи» у этих требовательных женщин, прочитавших в «Cosmopolitan», что удовольствие обязательно.
– Вот именно, – сказал он (ассоциация мыслей напомнила ему предложение, услышанное сегодня утром), – одна женская газета просит нас проинтервьюировать.
– Я увеличу тираж любой газеты, если расскажу им то, что скажу сейчас тебе.
– А если я не захочу тебя слушать?
– Не меняй свои убеждения, дорогой мой. Сейчас не время. Лучше будет, если посмотришь на вещи прямо. Вот уже несколько лет я тоже тебе изменяю, скорее подражаю тебе.
Он взглянул на нее недоверчиво.
– Ты шутишь? Мне изменяешь? Но почему? Ты никогда не была женщиной жадной до мужчин и до наслаждений…
Она сказала очень спокойно, даже любезно:
– Надо было ободрить меня. Быть уверенной, что я могла еще соблазнять. Что я еще существовала… Первый опыт был фантастическим. Сорокалетний иностранец. А во втором случае я столкнулась с самым трудным, с самым недоверчивым, самым непредсказуемым в Париже…
– С кем? – спросил он холодно.
– Дюмулен. Я переспала с Дюмуленом.
Лоран молчал, ногу свою он нервно переставлял с места на место и опрокинул стакан, стоящий на полу.
– Какая же ты шлюха! – сказал он. – Какая шлюха… Дюмулен? Но как ты могла приблизиться к нему? Возбудить в нем эту идею, которая никогда не возникала в его сознании?
– Слова сокрытые и взгляды открытые для чего-то созданы, дорогой мой…
Лорана едва не вырвало.
– Когда это случилось?
– Когда у тебя была связь с Барбарой. Весь Париж корчился от смеха, глядя на меня. Надо мной смеялись откровенно. Говорили так: «Эта бедная Эвелина не заслужила такое. Она еще недурна». Ты рекламировал себя с этой девкой. Даже папа хотел вмешаться. Я его отговорила.
