— Присяга принята, оруженосцы поступили на службу! — заорал глашатай после кивка короля. И вокруг все пришло в движение. Оруженосцы старались следовать за рыцарями, кони сопротивлялись, стража стала теснить местных зрителей прочь. Королевскую ложу заполонили слуги — убрать табуреточки из-под ног, помочь встать, подать то плащи, то еще вина, то ножку птичью… Из-за приличного расстояния запаха еды я не слышала, но в животе крякнуло и требовательно заквакало. Да только когда еще придется поесть и где? И что?
— Ты! — махнул рукой мне Хьюберт.
— Ликс Одо… — вспомнила я свое здешнее имя, но рыцарь лишь отмахнулся и прошел мимо, даже толком на меня не посмотрев. Ну я и осталась стоять, мало ли, вдруг он к местному туалету направился, а тут я с конем. Наверное, шагов через десять Хьюберт понял, что движения за спиной не наблюдается, и обернулся.
— Великие, за что мне эти муки? — скривился он. — Ни воспитания, ни образования… А говорили, что подготовку прошла. Ты! Выполняй все, что я говорю. Говорить на всякий случай буду медленно, чтобы тебе, женщина, понятно было. Будешь работать хорошо, разрешу — чем вы там, женщины, любите заниматься? — шить мне исподнее и готовить столько, сколько захочешь! Запомни, я — хороший мастер, пока ты послушна и полезна.
Что? От возмущения у меня в глазах потемнело. Вот уж щедрость, мастер рыцарь! Это мы еще посмотрим, кто и кого. Дай мне только разобраться в происходящем!
3. Глава третья
Послушно топая за рыцарем, я оказалась в своеобразном шатровом городке. Он был стиснут двумя стенами, одна отделяла замок, а вторая, судя по всему, город. И как прослойка в батончике, между большими палатками всех цветов и разной степени загрязненности шастали все кому не лень, продавались пирожки, хрипели ослы, били копытами кони… И люди — о да, этого добра здесь было столько, что впору задаваться вопросом «здесь тоже какая-то туристическая хрень происходит». Или зачем все они ходят и ходят, заглядывают во все щели и лезут под руку?
— Подайте, Великих ради! — под ноги Хьюберту свалился какой-то мужик. — Ног-рук не чувствую! Хворь у меня, вашмилсть, хворь дикая, болючая, нет мне спасения! Но! Явилась ко мне Пресветлая во сне, сказала, иди, Торгак, и молись…
Я фыркнула себе под нос. Какие слова, какие эмоции! Этому мужику впору в театре выступать. Да если бы в отечественных фильмах с таким жаром и отдачей актеры играли, мы бы уже давным-давно переплюнули Голливуд, а не вот это все…
— Ладно, хорош, мужик, нам пора… — я потянула коня за узду, но не тут-то было.
— Женщина, что с тебя взять, — с такой жалостью сказал Хьюберт, что меня перекосило. Еще немного, и так и заклинит. — Нет в тебе чувств к чужим страданиям. Нет благородства, чтобы понять, когда милостью одарить…
А-а-агрх! Я чудом только удержалась, чтобы не хлопнуть себя по лбу, потому что — и это правильно — бить надо было Хьюберта, и посильнее. Нет, это даже не уровень Вольдемара, если тот был мастер эгоцентричности, то передо мной уже магистр или даже гранд-магистр. Но тут я поняла, что это не моя проблема, что кому-то вешают лапшу на уши, и успокоилась.
— Да-да, кто я такая, чтобы дотянуться до вашего величия, мастер, — даже поклон изобразила. Нет, правда, пусть, не мои проблемы.
— Продолжай, страдалец, — повелевал Хьюберт. И мужик расстарался:
— Значица, сказала Пресветлая, длань свою простягши надо мной: молись, коровий потрох, молись, пока голоса не лишишься, — он старательно посипел, покашлял. Да-да, именно такой голос был у деда Вити, нашего старейшего тракториста, который курил две пачки в день и плевал с колокольни на все рентгены и советы врачей.
