– Ай люлень, – подозвала царица. – Ай люлень ты мой олень.
Оленёнок подался на голос. Яромила вынула из складок охабня[19] кружок моркови, протянула на раскрытой ладони.
– Ай люлень ты мой олень, убегай в лесную тень.
Оленёнок подошёл, обнюхал ладонь, взял угощение.
– Я тоже хочу, матушка, – попросил Иван.
Яромила вынула ещё два кружка́, два маленьких солнышка. Одно дала царскому сыну, другое – лесному. Иван боязливо вытянул руку, раскрыл ладонь. Оленёнок принялся обнюхивать пальцы, щекоча носом. Ветер шевелил листву, солнечные пятна пролетали по светлой шкурке. В выпуклых глазах отражались Иван, Яромила, веточки ольхи. Иван хихикнул: олень коснулся ладони шершавыми ласковыми губами. Ткнулся, слизнул морковь. Вздрогнул, подскочил и помчался прочь.
Затрубил рог. На поляну выехали всадники: царь и Выша́та-воевода. Через седло позади Милонега перекинута была лисица.
Иван вцепился в руку матери. Царь натянул поводья – румяный, громадный, с сияющими глазами. Подал царице лесные дары: бруснику, вербейник[20], ветреницу[21]. Крепко, по-лесному от царя пахло, только странный пустой дух вплетался, перебивал ласку. Милонег спешился, прижал Яромилину ладонь ко лбу, закрыл глаза на мгновенье. А затем показал Ивану на лису, перекинутую через седло:
– Гляди какая. Ай и шапку тебе сошьём на зиму, Ванька! И на рукавицы хватит.
Громче трубили рога, всё ближе шуршали по лесной мураве копыта, лаяли собаки. Земля дрожала: мчалась от поля свита, не поспевшая за царём к опушке. Иван выглянул из-за материнской руки, потянулся к лисе. Шерсть у неё была густая, рыжая, брюхо белое.
– Ну, потрогай. Ишь, мягонькая, – разрешил царь.
Иван коснулся шерсти, провёл пальцем по тёплому уху. Весело спросил, совсем осмелев:
– Почему она ушами не ведёт?
Царь ловко подхватил лису; та шевельнулась, будто кукла у няньки в ладони. Обвисла в руках Милонега и повернулась к Ивану левым глазом – чёрным, застывшим, с уголка сизым. Шерсть вокруг глаза сморщилась, будто лиса хотела заплакать, да так и замерла – как Иван, бывало, когда батюшка окликал: «Девонька! Али реветь станешь?»
– Ты её подстрелил, что ли? – выдохнул Иван.
– А для чего ж ещё на охоту ездят? – раскатисто засмеялся Милонег. – Ну, мы за манком приехали. Лисиц видимоневидимо нынче.
– А манок зачем? – прошептал Иван, гладя шерсть, склоняясь ниже и ниже над лисой.
Из зелёного моря вылетели птицы, взвились с клёкотом в небо. Фыркали лошади, заливались лаем псы.
– В него дунешь – он раненым зайцем закричит, – объяснил царь. – На крик лиса и пойдёт. А сами-то зайцы ишь как ловко прячутся. Вот вроде тебя: как забьёшься в угол во дворце, так и не найдёшь.
Совсем близко заржали лошади, всколыхнулись ветки, и на поляне стало темно от наехавших всадников. Матушка взяла Ивана за руку, придержала. Всхрапывали лошади, смеялась свита. Густо запахло полынью и дымом.
– Ещё манок бывает, который как мышь пищит, – добавил царь. Вгляделся в Ивана, тряхнул лису. Та повисла тяжёлая, тихая, пустая. Иван зажмурился. Сощурился царь:
– Да ты никак ревёшь?
– Милонег, – певуче окликнула царица. – Мал он ещё. Жалко ему лису.
– Жалко, – выдавил Иван.
– Жа-алко… – протянул царь, поправляя подпругу. – Ну? Где манки?
Охотники заторопились, принялись рыться по сундукам на краю опушки. Яромила тронула за плечо Ивана:
– Пойдём домой, Ваня.
Царь отдал мёртвую лису Вышате, вскочил в седло. Грознонасмешливо посмотрел на Ивана:
