– Что, совсем-совсем ничего не помнишь? – с сочувствием спросила Фелиция.
– Нет, но точно знаю, что у меня было хорошее образование и, судя по всему, я был не из бедной семьи. Я неплохо разбираюсь в философии и истории, в голове полно информации, даже не знаю, откуда все это. До ранения я делал записи о военной кампании, они у меня сохранились…
– Слушай, ну жуть какая, бедный ты бедный.
– Ерунда, подумаешь, кто-то теряет на войне руку или ногу. Я вот потерял часть своей жизни. Жизнь-то мы теряем каждый день понемногу, а у меня вот сразу ампутировалась большая ее часть. Но привыкнуть можно, хотя, конечно, в начале нее такая дыра, что если свалишься…
– Б-р-р-р, я бы не смогла привыкнуть, я бы постоянно мучилась, – сказала Фелиция и еще плотнее прижалась к Марку.
– Так я тоже мучился, а потом думаю, гори оно все синим пламенем… Ты вот с какого года себя помнишь?
– Лет с трех-четырех.
– Ну, и сильно по этому поводу переживаешь?
– Не особо, что я там в три года могла соображать.
– Так и я решил, просто амнезия у меня продлилась лет до восемнадцати-двадцати. Ведь еще неизвестно, что со мной там было, может, ничего хорошего.
– А кто-нибудь знает, что ты не помнишь себя до службы в армии?
– Да нет, никто.
– А о чем ты говоришь с мужиками, обычно же вспоминают…
– Конечно, не молчу, я придумал себе немного жизни, это несложно. Зато никаких подозрений.
– Ты-ты-ты… что, мне все наврал, что ли, когда о службе говорил, о походах на немцев! – делано возмутилась Фелиция, приподнялась на локте и шутливо ударила Марка кулаком в грудь.
– А это тебе решать. Но рана у меня настоящая.
– Нет, ты просто невыносим… – голосом капризной девочки произнесла Фелиция. – А вот ты неделю назад про какие-то перемены говорил, это у тебя только мечты в голове или ты действительно что-то задумал? решила сменить тему Фелиция, которой здоровое женское любопытство уже который день не давало покоя.
Марк вспомнил тот разговор, вспомнил свой намек, но ничего конкретного сообщить Фелиции пока не мог. Сказал только, что в последнее время все чаще и чаще стал думать об отставке, но еще не решил, как лучше уволиться из армии, чтобы получить компенсацию по максимуму.
Можно было сознаться в своей амнезии или симулировать невыносимые приступы головной боли, какая была у него раньше. Но имелась одна проблема: на гражданке Марк собирался плотно заняться историей, закончить свои записи о войне, издать их, а потом приняться за изучение быта и нравов германских племен в тех местах, куда еще не добрались римляне. Последнее было, конечно, не совсем историей, а скорее этнографией, но сути это не меняло: больной на голову историк-этнограф с амнезией – звучит как оксюморон. Марк прекрасно понимал, что с таким диагнозом его всерьез никто воспринимать не станет, свою болезнь и амнезию нужно скрывать как можно тщательнее, а значит, увольняться из армии по состоянию здоровья никак нельзя. Да и кто ему поверит, ведь после ранения три года как-то прослужил, разыгрывать комедию, притворяться больным – нет, он не хотел, да и таланта не было. Он даже стал завидовать тем солдатам, которые смогли во время бунта добиться увольнения из армии не после двадцати лет, а после шестнадцати.
Досрочное расторжение контракта – это же ни земельного участка, ни пособия, а три месячных оклада и гуляй. История и этнография никакого дохода приносить не будет, наоборот, занятия эти очень затратные, а как жить без имения, которое хоть как-то сможет прокормить? Но встреча и роман с Фелицией натолкнули его на одну мысль – а что, если открыть ресторан или выкупить уже готовый. На это денег должно хватить. Фелиция будет заведовать рестораном, он – писать, ездить в экспедиции.
