– Как тебе всё это? – вывел режиссёра из беспространственного состояния мысленный голос одного из тех, кого режиссёр назвал братьями.
– Это… потрясающе. У меня нет слов.
– Как, – в притворном ужасе отозвался первый мысленный голос. – Сентенций – великий сказитель, маг, профессиональный оратор, специальность которого – рассказывать истории, и у него – у Него нет слов!
– Ты – любишь – шутить, – несколько раздражённо ответил Сентенций – слава богам, что не вслух: отвечать вслух в этом мире – моветон. – Но, если тебе хотелось испытать моё красноречие, то, пожалуй, я предоставлю тебе такую возможность.
– Начина-а-ается…
– Тихо, тихо; это же мыслесоревнование между Сентенцием и Верилием…
– Давненько такого не было.
Соперники, словно два ястреба, начали кружить друг рядом с другом по практически круглой площадке, которая освободилась между двумя нестройными рядами арктурианцев. Один из них – этих драчливых азартных трудоголиков, любящих неадекватный культурный отдых – запел в саркастичной манере. Запел, разумеется, мысленно, на разные голоса и с оркестром, не используя голосовые связки, а используя энергию и музыку сфер. Если бы у этой странной песни были обыкновенные слова, их смысл – в нестройном переводе, в силу возможностей автора, разумеется, – можно было бы транслировать земным людям примерно следующим образом:
СЕНТЕНЦИЙ
– Ты зовёшь Сентенция «великим».
Знаешь, чтоб «величия» достичь,
Быть не нужно богом многоликим,
И не стоит на себя вериги
Высших истин вешать,
и постичь
Не обязан ты любые мыслеформы;
Пусть, однако, это входит в норму —
Складывать из образов картины;
Я не против; лишь бы был единый,
Чёткий, лаконичный стиль,
Что позволит роду плавно
Не зачахнуть, превратившись в пыль.
Знаешь, в чём «величие» таится?
Если брать мой голос в счёт,
Я б ответил прямо: нет, не в лицах,
Коим должности дают почёт;
Нет, не в замках – даже в мысли, —
И не в юном, чистом теле,
И не в том, что преуспел в беде,
А в любом прекрасном деле —
В творческом труде.
ВЕРИЛИЙ
– Ты ограничиваешь, Сентенций.
Преувеличиваешь, Сентенций.
Ты, знаешь ли, сам не особенно чист,
И, говоря без изъянов,
Сам-то не больно-то свеж и лучист,
Хоть и за Солнце ответственен.
Прожил ты много бурьянов,
Выдержал сотни обманов,
Но всё равно безответственен.
Говоришь, что труд, и непременно
Творческий особенно приятен?
Как же те, кто неизменно
Трудятся, не избегая ссадин;
Кто не победил, как мы, болезни
И не смог бы в миг сложить сей песни?
Это ли труд творческий, позволь?
Может быть, у них такая роль —
Мучиться и корчиться от боли,
Если мыслеформить им сложней?
Жить, как стадо бездуховных дикарей?
Если так, я не приемлю этой роли.
–
После: величие гор и морей
Ты не берёшь в расчёт.
Как же величие новых идей?
А поколений счёт?
Или величие жизни чужой,
Или стезя борца,
Кто в беспросветной трясине людской
Свет раздобудет? С лица
Сползает улыбка, когда говоришь,
Что есть одно величие лишь,
Что герои зовут
«Творческий труд».
Раздался одобрительный мысленный гогот аудитории. Сентенций задиристо и весело обвёл присутствующих взглядом, готовый отбить атаку.
СЕНТЕНЦИЙ
– Пусть твой язык не столь красив,
Придраться ты горазд.
Отвечу я на твой мотив
Своей когортой фраз.
Ты обращаешься ко мне
Ad hominem, позволь;
Послушай, разве в споре есть
Такая точно роль?
Уловки ты прибереги:
Есть множество глупцов,
Кого запишешь во враги —
Уловка – враг готов.
Теперь к ответу на вопрос
О творческом труде.
