В моей картинке мира самое страшное – это не смерть. Полный паралич – хуже я себе представить не могу. А варианты я знаю разные. Твой мозг активен, ты всё чувствуешь, а сделать ничего не можешь. Остаётся только осознавать, что ты обуза для окружающих. Осознаёшь и страдаешь. Сейчас состояние схожее. Мне жизненно необходимо, чтоб меня пожалели, я к папе хочу. Если он скажет, что всё будет хорошо, – я поверю. Себе не очень.
Чувствую прикосновение к своей голове. Галлюцинации по заявкам? По ощущениям кто-то гладит мою голову. По-хорошему мне бы напрячься, но я расслабляюсь и лежу неподвижно, в голове приятная пустота.
Спустя какое-то время музыка становится громче, я слышу женский визг. Окна в комнате закрыты. Зачем так орать?
– Никакого сострадания, – бормочу себе под нос. Я-то уверена, что нахожусь в комнате одна, звука открывающейся двери и шагов я не слышала.
«Могла и оглохнуть,» – проносится мысль, и я ничтожно жалобно хлюпаю носом.
Ругаю себя и всё равно жалею. Всё детство я слышала, что сестрёнку надо жалеть, мне ведь в отличие от неё повезло, физически заметных отклонений я не имею. Мама большую часть времени проводила с сестрой. Если бы не папа, росла бы я, как сорняк в заброшенном поле. Мои проблемы мало заботили маму, жалеть меня причин она не видела. Папа в принципе не самый чувствительный человек, да и не рискнула бы я ему жаловаться. Сейчас же, под воздействием яда, жалость к себе прорвалась наружу. Сколиоз сестры был успешно прооперирован, к нашему совершеннолетию следов почти не осталось, зато её ненависть ко мне никуда не делась. И как итог, неполноценной осталась только я, у неё и ребенок, и муж имеются. Если я помру от укуса ползающей твари в доме хрен пойми какого авторитета и по совместительству наркоторговца, это будет легендарным концом. Сейчас папа стесняется моей специализации, а потом ещё и причину смерти будет скрывать. Теперь из меня вылетает смешок. «Нууу припадочная,» – сетует мой внутренний голос.
– Такая девочка хорошенькая, – слышу приглушённый голос хозяина дома и машинально открываю глаза. Темнота менее тёмной не становится. – Отдыхай, я зашёл тебя проведать. Костя сказал, что ты отказалась ехать к врачу. Может, вызвать тебе? У меня есть хороший, – добавляет, немного подумав. – Не по этой части, но всё же.
Отрицательно качаю головой.
Хочется подтянуться на кровати, но у меня самым натуральным образом нет на это сил.
– Ты плакала. Так сильно больно? – спрашивает участливо, в голосе слышится теплота.
Не скажу же я незнакомому человеку, что попросту жалею себя. Минутка самоуничижения. Приходится на ощупь приподнять простынь, ногой я двигать не могу, слишком болезненно, но этого достаточно. Мужчина звучно, со всей искренностью, матерится.
– Сейчас позову парней. Тут в клинику нужно, – произносит сердито и под нос себе добавляет про безалаберность молодёжи.
Кладу руку на его, которую чувствую рядом со своим боком.
– Никуда я не поеду. Это пройдёт, – говорю негромко и хочется верить, что убедительно.
– Ты понимаешь, насколько это может быть серьёзно? —произносит назидательно.
Я та, кто точно знает. Но медики часто халатно относятся к своему здоровью, а мне-то и вовсе свыше послано. Судебник в морге – это круче сапожника без сапог.
– Понимаю, я уже выпила лекарство. Но я не ожидала тут такой приятной встречи, поэтому Косте и пришлось поехать.
