Гостомысл их обоих спрятал у себя в тереме. Он договорился с купцами, и те помогли его внуку вместе с варягом бежать в Скандинавию. Избор был согласен с предложением деда. Так очутился он на драккаре скандинавов, где его увидел Вадим. Тот стоял, сжав кулаки в бессильной злобе, и провожал взглядом удаляющийся драккар. С тех пор ни одной весточки не было посаднику от внука. Он не знал даже, жив или нет внук его, названный скандинавами Рюриком. Пытался было расспрашивать о нём норманнских купцов, прибывающих в Новгород с товарами, но никто ничего не знал о славянском богатыре.
– Много в Скандинавии славянских варягов! – говорили проезжие.
– Все они мóлодцы, витязи, а кто из них Рюрик, откуда же нам знать! – отвечали другие.
Послать гонца в далёкую Скандинавию Гостомысл не решался. Не было у него под рукой верного человека, которого он мог бы отправить с поручением, разыскать и привезти внука. Дряхлел новгородский посадник, но по‑прежнему держался своей заветной мысли – дать единодержавную крепкую власть родному славянскому народу…
Туго пришлось неукротимому старейшине. Спустя очень недолгое время началась междоусобица, приведшая к плачевным последствиям. Скоро все роды погрязли в распрях. Род шёл войной на род, гибли люди, выжигались целые селения. В общей свалке смешались все роды. Каждый ильменский род считал себя и самым правым, и самым главным в новгородском союзе. Новгород в эти распри не вмешивался. Гостомысл как мог удерживал новгородцев от участия в ссорах. Мудрому старику все подчинялись беспрекословно без выяснения причин.
– Он знает, что делает, ему виднее! – говорили новгородцы.
– Раз так, то и мешать ему не будем, – поддерживали народ сторонники Гостомысла.
Между тем Гостомысл чувствовал, что силы его с каждым днём уходят. Казалось ему, что не доживёт он до исполнения своей заветной мечты. Но желание довести до конца задуманное дело заставляло посадника по‑прежнему подводить ильменскую вольницу к мысли о необходимости единодержавной власти. Норманнские гости не появлялись, и узнать о внуке было не от кого. Неизвестность более всего настораживала старика, и его уже начинало томить некое мрачное предчувствие. Бессонные ночи проводил Гостомысл в лютой тоске, которая глодала его усталое сердце…
* * *
При всём уважении народа к Гостомыслу до него стали доходить слухи, что появилось много недовольных его правлением. Он собрал вече1, чтобы выслушать их и решить все вопросы. Вече волновалось и шумело. Самым отчаянным крикунам не особенно нужны были поводы, чтобы покричать. Гостомысл прекрасно знал своих соплеменников. Он спокойно стоял и ждал, пока вечевики вдоволь накричатся, чтобы, когда подустанут, завести речь о своём правлении. Но на сей раз дело зашло гораздо дальше.
– Долой Гостомысла из посадников! – раздался зловещий крик.
– Долой, долой! Больно много воли брать стал! – слышалось со всех концов.
Гостомысл терпеливо слушал крикунов. Потом поднял руку, потопал ногой по деревянному настилу степени. Крики смолкли.
– Мужи новгородские, людины! – громко, с негодованием в голосе заговорил Гостомысл. – Вы сами меня выбрали посадником, и я, сколько было сил и разума, старался всех судить по правде, но вижу, что не угодил вам…
Крикуны притихли. Не ожидали они, что так обидится посадник. Никаких серьёзных причин быть недовольными Гостомыслом не было ни у кого. Брошенный вызов обескуражил многих. Все знали, что достойного преемника Гостомысла найти трудно: хоть и мала была власть его, всё-таки сами выбрали. Смущённая толпа затихла: новгородцы не знали, что отвечать Гостомыслу. А посадник продолжал свою речь:
