Сорваться с работы удалось лишь после обеда, и надеялся добраться до Васильевки еще засветло. Второй час трясся Сева в автобусе и думал о предстоящей встрече, вспоминал другие поездки. Сколько их было! Списывались, все сходилось, оставалось обняться с матерью или отцом, как в последнюю минуту выяснялось – ошибка, случайное совпадение.
Старый львовский автобус трещал, грозил развалиться, переваливался с боку на бок на разбитой проселочной дороге. В проходе в такт звенели бидоны из-под молока, катались сумки и кошелки, возвращающихся из райцентра, деревенских бабок. Постоянный звон и громкие разговоры, не отвлекали от мыслей о встрече, возможно с матерью.
За окном начинало темнеть, когда, перед очередной остановкой, водитель громко объявил.
– Васильевка, бабоньки, не проспите!
– Уснешь с тобой, – незлобно ворчали старые женщины. – Всю душу вытряс на своей таратайке.
Попутчицы из автобуса помогли найти дом Агафьи Ереминой, что прислала письмо. Она не удивилась Севе, будто знала, приедет сегодня.
– О, какой вымахал! Помню пацаненком. Встретила бы, ни за что не узнала. Наш участковый подсказал, как найти, и, смотри, – приехал. Писала, не верила, дойдет письмо. Да что я с тобой все балакаю. Пошли к Лизе.
Еремина привела Севу в избу матери. Из-под грязного абажура с кистями, едва светила тусклая лампочка, перед иконой коптила лампадка. В полумраке Сева с трудом разглядел больную. Елизавета Петровна лежала на железной кровати, с когда-то блестящими шарами на спинках, придвинутой к стенке. Агафья Никитична силой усадила Севу на краешек, не первой свежести простыни, у изголовья больной.
– Ганя, поверни меня, – еле слышно попросила она.
Никитична развернула больную, чтобы могла видеть сына.
«Неужели мать»? – Увидев старую больную женщину, Сева смутился, не знал, как держаться. Родственные чувства не отзывались в душе. Застоявшийся затхлый запах, давно не проветриваемого помещения, полумрак, убогая обстановка – всё вызывало протест.
– Почему решили, я ваш сын?
– Елисейка! Елисеюшка! – шептала женщина. – Я твоя непутевая мать. Прости… Не стоило звать. Знала, не надо… Не утерпела. Очень хотела увидеть, как ты… Прости… – Прости сыночек! – Она замолчала.
– Да, да… Я все понимаю, – прошептал Сева, тронутый мольбой женщины, в которой едва теплилась жизнь. Сыновние чувства не проснулись в нем, переполняла лишь жалость. Мать или не мать, перечить в такую минуту Сева не решился.
– Все будет хорошо. Лежите.
Больная опять зашевелила губами, Сева с трудом разбирал слова.
– Не хотела позора, Елисейка. Затравили тебя в деревне.
– Злые люди у нас, – подтвердила Никитична. – Рос симпатичным пацаненком, похожим на всех Васильевых, а люди, показывая на тебя, кривились: немецкое отродье, фрицево семя.
