– Привет, убивец, – сказал ровесник.
До Валентина не сразу дошел смысл сказанного. Точнее, формальный смысл дошел, а истинный – не совсем.
– Я не убийца, – миролюбиво объяснил Валентин этому человеку, который, должно быть, искренне заблуждается по его адресу. – Меня напрасно обвиняют. Те, кого убили, мои друзья, я их не убивал.
– Да уж я знаю, знаю, что ты не убивал, – охотно согласился ровесник, и Валентину показалось, что искорка безумия в глазах сверкнула отчетливее. – Сам – не убивал. Моими вот этими руками убил. – Он потряс перед собой растопыренными пальцами, грязные обломанные ногти которых врезались в сознание Валентина, как нечто незабываемое и трагическое. – Я и есть Самойлов. Тот самый Петя Самойлов, кому ты заказал дружбана своего, армяшку. А я что же, я всегда пожалуйста. Черножопых резать надо. Пусть поменьше шляются по нашей исконной русской земле.
– Я вас впервые вижу, – сказал Валентин. Глупо, примитивно, но больше ему ничего не пришло в голову.
– Правильно, – подтвердил Самойлов с ласковой, щербатой, как у первоклассника, улыбкой. – Тебя и видеть меня было не хрена. Ты же у нас, бля, важная шишка, в Москве сидишь, по-английски говоришь. А заказ ты передал через своего бухгалтера, помощника…
– Вадима Мускаева, – подсказал следователь Алехин, предупредительно наклонившись к Самойлову, точно официант, подносящий клиенту затребованное блюдо.
Темная кровь запульсировала в висках Баканина. Мускаев, бухгалтер московского отделения «Уралочки»? Он-то здесь при чем? Что с ним? Неужели его тоже схватили и привезли в Александрбург? А этот насквозь пропитой тип, мог ли он на самом деле убить Кинга? Как, зачем – вследствие мгновенного импульса, поступившего из дебрей его запутанного алкогольного сознания, или ему действительно заплатили? Все эти вопросы закружились хороводом и атаковали Баканина так агрессивно, что он, не помня себя, привскочил со стула, привинченного к полу. Но ему тут же надавили на плечи, вынудив сесть обратно. Кроме того, наручники, которые предварительно надели на Баканина, видимо, в предвидении таких эксцессов, не позволили бы ему сделать что-либо с этим типом… с этой алкогольной глумящейся рожей…
– При чем здесь Мускаев? – выкрикнул он.
– Спокойнее, спокойнее, гражданин Баканин. – Валентина едва не затошнило от отвращения, когда следователь Алехин по-отечески снисходительно похлопал его по плечу. – Ваш сообщник Мускаев от нас никуда не денется. Мы еще устроим вам очную ставку – и вам, и Самойлову, и Мускаеву. А пускай сейчас гражданин Петр Самойлов расскажет все, что ему известно по этому делу. Петя, говори.
– Известно мне, значит, – точно школьник, подхватывающий реплику учителя, завел Самойлов, – что гражданин Вадим Мускаев пришел к нам в поселок, а мы как раз все трое были выпимши…
– «Мы» – это кто? – подкинул наводящий вопрос следователь Алехин.
– Ну, я, брательник мой Егор и еще Родька Машкин – моей жены брат. Стоим возле ларька и соображаем, чем бы догнаться – бабок в обрез. Подходит он, значит, и спрашивает: «Мужики, я вижу, вам деньги нужны?» Я говорю: «Кто ж от них отказывается?» Он говорит: «Вот и ладушки. Вы мне дело – я вам деньги». Я говорю: «А чего делать-то?» Он и объяснил, что надо тут замочить одного богатея. А я как, бля, узнал, что богатей, да еще черножопый, так сразу согласился. Родька гундеть что-то стал, что на мокрое дело не подписывается, а я ему напомнил, как его сеструху Лизку, она мне тогда еще женой не была, в восемьдесят девятом году один грузин едва не отпиндосил. Прямо на улице в городе, прикинь, а? Грузин там, или армянин, или еще там, бля, какой горный орел, – все они на одно лицо. На рынок придешь – сплошная, бля, чернота, некуда ступить прирожденному русскому человеку…
