Пацанам почему-то казалось, что в каком-нибудь ящике обязательно обнаружится хоть единственное мороженое… И правда – однажды продавщица оставила на дне одного ящика, средь пергаментных обрывков, пару бракованных, сильно сплющенных стаканчиков. С той находки и началась их регулярная охота, обычно приносившая лишь две-три горсти вафельных крошек. Каждый пацан из их компании оттаскивал в сторонку свой ящик и быстро, пока не шуганули, орудовал в нём, выкидывая на землю бумажки. За это выкидывание, а также за «распространение антисанитарии», они и загудели в милицейский пункт, откуда после нотаций их отвели к раскиданным ящикам, заставили все валявшиеся по округе пергаментные бумажки убрать, ящики внутри протереть, выскрести под руководством дворника прилегающую территорию метёлками…
Давно, как давно это было… Век, кажется, прошёл… И кто из дружков-пацанов, попавших вместе с ним в танковое училище весной сорок второго, живой сейчас?..
…Понятно, что от длинного, в два высоких этажа, белокаменного здания вокзала только коробка, изгрызенная да обгорелая, осталась. Но крепкая коробка. Он подумал, что можно вполне, наверно, восстановить вокзал в его довоенном виде. У северного торца здания он с радостным удивлением минутку постоял возле толстой, похожей на огромную гранату, водонапорной башни. Сохранилась она почему-то почти полностью. И перекидной, через пути, мост восстановили, считай, таким же, каким он был до войны. Оттого и затеплилась в груди непривычная тихая радость: не всё развалили да стёрли, не всё сожгли, вот он, город его, вот вокзал узнаваемый…
Их фонтан, как оспинами, сплошняком покрытый сравнительно мелкими осколочными и пулевыми выбоинами, тоже стоял почти целый. У раненых, но не сбитых, скульптурных пионеров уцелели почти все головы и руки-ноги, лягушки тоже восседали на прежних местах – странно открыв сухие рты, будто давно пить просили… А вот Бармалею не повезло, весь хвост потерял, и теперь, лишившись длины и гибкой скрюченности, он больше походил на вполне уместного для волжских краёв кабанчика…
С одной стороны площади уже убрали часть прилегавших развалин, соорудив на расчищенной территории небольшой временный деревянный вокзал. Туда он за ненадобностью не пошёл, а двинулся от фонтана не напрямую к главной городской площади, а вбок, оказавшись минут через пять на небольшой, малоузнаваемой улочке. По ней и похромал, не торопясь, внимательно вглядываясь в разрушенные здания, пытаясь вспомнить их довоенный вид.
На свою улицу, окраину заполотновскую, он ещё в поезде решил сразу не идти… Знал, что давно там ничего нет. Вон какие громады разметало так, что камушка на камушке не осталось, а уж их старый деревянный домик – где ему уцелеть? И зачем бежать туда сразу, сердце рвать…
Кроме вокзальчика, деревянного вообще в этой округе почти ничего не было. Камни, глыбы кирпичные, чёрно-красные куски стен бывших домов, плиты бетонные, изрешечённые, переломанные, друг на друга впёршиеся, как льдины на берегу после ледохода… Рельсы, чуть ли не в узел загнутые, прутья железные – то перепутанные, как нитки, то дыбом вставшие и замершие в ужасе…
Кое-где кирпичи аккуратными кладками да кучами лежат, из развалин выбранные. Возле куч женщины и подростки, не работают ещё, только пришли… Носилки, ломы да кирки подбирают себе. А у кладок… Точно, немцы пленные… Давно он их не видел. Тоже развалины разбирают. Горбатые какие-то. Шинели спереди от пыли серые. Лица безучастные, тёмные…
