Подождали, пока мимо проедет, трясясь на булыжниках, неуклюжий «Фиат» и пройдут спортивные деды. На прощание провожающий сфотографировал отъезжающую на фоне «моста» и поцеловал руку.
– Ну ладно, пока, – сказала Доминик и медленно шагнула в арку.
Обернулась – все по-прежнему, поезд еще не ушел. Еще шаг. Еще. Дарио стоял на том же месте, махал рукой. Ладно, чего тянуть? Доминик бодро прошагала каменный туннель насквозь и обошла слева, возвращаясь к входу. Дарио, почесывая золотую макушку, стоял на том же месте. Хорошо хоть молча.
– Может, выходить с другой стороны надо? – предположила путешественница и, уже не обращая внимания на приближающуюся к телепортатору бегунью, зашла в туннель с обратной стороны. До мальчика насчитала ровно девять шагов.
– Это не важно, синьора Сантини, – сочувственно проговорил Дарио, когда она отправилась на третий круг. – Мост должен автоматически вернуть вас на место, с какого бы конца вы не зашли.
– И что же он тогда не возвращает? – с отчаянием в голосе воскликнула Доминик, хотя уже знала ответ: это – не мост. Естественно! Как они вообще могли историческую достопримечательность мостом представить! Это сегодня народу мало – понедельник, опять же, дождь. А в обычные дни здесь полноценный парад победы проходит! Многонациональный. И каждый третий марширующий норовит прикоснуться к кусочку истории, посидеть на нем, внутрь залезть… Если бы этот двух-тысячелетний туннель хоть один день в неделю работал, Рим бы уже переименовали в Бермудский треугольник. Ой. А если он действительно не постоянно работает? Вдруг для перехода какие-нибудь особые условия нужны? Типа какой-нибудь пролетающей рядом с Землей кометы или этих, как их… гравитационных волн?
Дарио, на всякий случай тоже прошедший по бастующему мосту, с теорией про переменный характер работы не согласился:
– Мост точно открыт всегда. Другое дело, что он может не стоять на месте, а двигаться спонтанно по всему пространству вселенной. И в этом случае найти вход не представляется возможным. Мне нестерпимо жаль, синьора Сантини.
Доминик уселась на выступ внутри туннеля и закурила. Мысль, что это, наверное, подставка для урн, не подвинула ее ни на сантиметр.
Она ощущала себя замурованной в чужой реальности, точно останки почивших две тысячи лет назад людей в этой башне. Сидишь, смотришь на проходящих путников, а сдвинуться не можешь. Бахус, какой ужас!
Рядом опустился понурый Дарио.
– Дайте и мне сигарету, синьора Сантини?
– Рано тебе еще курить, – отмахнулась Доминик. – Придумал тоже. Неужели Лаура тебе сигареты дает?
– Нет, синьора, Лаура не курит – у нее астма. И меня заставила бросить, кстати. Обещала, если месяц продержусь, в одном деле помочь. Всего-то пять дней осталось. Да только что уж теперь… Значит, не дадите?
– Нет.
Дарио сорвал колосок с пушистым наконечником и засунул в рот. Помолчали.
– Синьора Сантини, вы, главное, не отчаивайтесь. На этом мире жизнь не кончается, хотя вы, может, так и думаете в данный момент. Лаура всегда говорит: когда кажется, что все плохо, надо найти хотя бы малость, которая хорошо, и держаться за нее.
– Да? И какая же у меня хорошая малость?
– Я. Вы можете во всем на меня рассчитывать. Лаура была моим другом, – голос мальчика стал торжественным и печальным, – а вы в каком-то смысле теперь – она.
Доминик выбила из пачки вторую сигарету, покрутила в пальцах, вздыхая, и засунула обратно – издевательство это по отношению к тому, кто бросает курить.
