Когда Доминик покидала дом ювелира, пообещав приложить все усилия для возвращения Джулиана на сцену, уже стемнело. Она бросила сумку с вещами актера на заднее сиденье и набрала его номер. Гудки. Написала смс, чтобы не переживал, и повела своего тяжеловоза в стойло. Но автопилот развернул на светофоре и покатил в другую сторону – домой.
Вот уже и ворота Сан-Джованни, базилика, желтый дом. В смысле когда-то желтый. Сейчас во весь торец победно ухмылялось лицо Аличе. «Я украла мужа у лучшей подруги». Прохожие фотографировали расцвеченный фонарями портрет.
Вживую шедевр был еще более впечатляющий – Доминик никак не могла наглядеться на эти чуть прикрытые глаза, на вздернутый нос, на кончик уха. Только вчера она не хотела видеть подругу, и как же мучительно не хватает ее сегодня! Хотя, скорее всего, это и не подруга больше. Стоп, а почему же нет? Это ведь она «украла мужа», правильно? Тут вот сказано – у лучшей подруги. А если эта подруга простит?
Воодушевленная, Доминик вкатилась во двор. Мест для парковки было целых два, но оба – для «Смарта». Включила аварийку, закурила, глаза привычно нащупали родное окно. Тоненький силуэт на подоконнике, подсвеченный сзади неярким светом, тоже курил. Казалось, вот сейчас помашет рукой, и все сразу будет если не совсем хорошо, то, по крайней мере, существенно легче.
Не помахала. Сзади нарисовался медвежий контур, и две фигурки слились в одну. Доминик повернула ключ зажигания и, чудом не задев припаркованные машины, вырулила на улицу.
На Серджио она не обижалась (может, потому, что как своего мужчину никогда его не воспринимала), но как Аличе могла оставить ее после стольких лет? Даже вчера, когда подруга поставила под вопрос их сотрудничество, речь шла о работе, не о дружбе. Дружба пострадать была не должна, она ведь стоит отдельно от работы. И от мужчин – тоже.
Однако это Доминик так думала. Лаура же, судя по всему, нет. О ее страданиях рассказывали и крик души на доме, и бутылка виски, унесенная Марией, и что там Серджио утром говорил? «Нажралась таблеток»? В груди заворочала острыми шипами жалость. Эх, Аличе, Аличе, как ты могла?
