– Погасло!
Жаботинский покосился на часы.
– Четко работает, сволочь. Когда не надо… Жди продолжения шоу через полтора часа. Могу даже намекнуть, что за слово полетит.
– И?..
– ВБА.
– Как?
– Передаю по буквам. Все. Будет. Афигенно.
– ВБА. А почему?
– По кочану, – отрезал Жаботинский.
– Я могу – со ссылкой на неназываемый источник?..
– Моги.
– А чего так странно… Кому надо показывать слоган по три буквы? МАШ… ИНУ… ВБА… Зачем?
– Затем, что я идиот, – сказал Жаботинский. – Потому что таких не берут в космонавты. Потому что все у нас через задницу, даже на орбите. Спокойной плазмы, товарищи, трам-тарарам…
В общем зале стоял деловитый гул: народ прилип к телефонам. А ведь это агония, подумал Жаботинский, напрасно мы трепыхаемся, нас и правда сдадут рекламодатели. Несмотря на все бумажки про конфиденциальность. Совершенно конфиденциально, на уровне намеков – сдадут. Вот как я сейчас намекнул. Умному – достаточно.
Вот ты какой – славный конец.
У маркерной доски оживленно шушукались психолог с арт-директором. Первый трещал клавишами бухгалтерского калькулятора, второй бодро черкал по доске фломастером. Жаботинский вспомнил, что на психфаке сдают высшую математику, а арт-директор кончал физтех, – и пошел к ним.
– Гляди, начальник, что у нас вырисовывается.
Жаботинский присмотрелся и молча кивнул. Он сам уже высчитал примерно то же, без вычислительной техники и профильного образования. Каждый модуль светится по минуте. Следующий проход корабля над Москвой длинный, больше трех минут. Значит, будет ВБА-СТИ-ОНЕ. Ну и славненько. «…Машину в “Бастионе”, слоган кончился. Дальше проектор должен, по идее, показать настроечную таблицу контроля паруса, ради которой и был установлен на корабле. Но что решит программа? Очень умная программа за штуку баксов, сляпанная на коленке безвестным фрилансером, которая сейчас старательно дробит слоган по три буквы, чтобы его было хорошо видно.
Из самых лучших побуждений, трам-тарарам.
– Шли бы вы по домам, ребята, – сказал Жаботинский.
– А ты?
– А что я… Корабль тонет, а я капитан!
В ухе снова зазвонило.
– Я твой должник по гроб жизни, если ты – никому и ничего! – сообщил Жаботинский невидимому собеседнику и направился к себе в кабинет.
Психолог и арт-директор проводили начальника взглядами, полными сочувствия, переходящего в благоговейный ужас.
На корабле стояло до черта всякой аппаратуры, о назначении которой Жаботинский благоразумно не задавал вопросов. Парус считался задачей важной, но вторичной. Такого большого паруса никогда еще не делали, «ПАКС» должна была отработать раскрытие, управление, контроль состояния, экспериментально замерить тягу и так далее. Парус был настолько здоров, что теоретически, если ничего не развалится и корабль проболтается на орбите по-настоящему долго, можно набрать вторую космическую скорость и улететь, но через сколько лет – десять или сто, – мнения расходились.
Чтобы считать дырки от метеоритов и проверять общее состояние паруса – равномерно ли натянут, не морщит ли где, и так далее, – к кораблю привинтили штуку под условным названием «проектор». Время от времени она передавала на парус нечто вроде настроечной таблицы. Оптика считывала таблицу, компьютер анализировал – простенько и остроумно.
Старый друг и бывший сокрусник Гена, которого Жаботинский называл для ясности «космическим инженером», именно так и отозвался об этой системе – типа, простенько и со вкусом, ловкие ребята.
