– Нам завтра рано вставать, а дети еще не спят, не ждать же, пока они уснут.
Последней моей мыслью перед тем как я провалилась в небытие сна было, что под такой грохот не уснуть.
Неожиданно возникло ощущение жжения в ногах и першения в горле.
Я села в постели как Ванька-встанька и пошевелила пальцами ног, откуда шло на меня тепло. Стало просто горячо.
Грелка! Вспомнила я, вытащила шнур из розетки, но продолжала беспомощно сидеть, стараясь вникнуть, что же меня беспокоит.
Рядом молча поднялся и сел Алешка, сонно мигая глазами.
– Грелка перегрелась, и я её выключила, – ответила я на незаданный вопрос.
Алексей поднял край своего одеяла, и из-под него повалили дым.
Теперь и я подняла свое одеяло, увидела грелку с дырой и дым. Перехватив грелку за шнур, я пробежала в ванную мимо спящих детей, бросила грелку под струю, схватила чайник из кухни.
В коридоре столкнулась с Алешкой с диванной подушкой в руке, из большой дыры посредине валил дым.
– Одеяло тоже тлеет, – сказала я и помчалась в комнатку тушить одеяло и заодно простыню.
Пока мы бегали, дым заполнил комнатку. Я открыла окно, закрыв дверь в проходную комнату, в которой спали дети.
Алешка вернулся с подушкой. Дым уже из нее не валил, темнели почерневшие края дыры.
Раздался звонок в дверь и крик:
– Вы горите, горите!
Кричал Сергей Солдатенков.
– Да, мы знаем, всё уже потушили, – прокричала я ему через дверь.
Оставив окно открытым, и заткнув покрывалом щель под дверью, чтобы спящие дети не наглотались дыму, мы с Алешкой сидели на кухне со слезящимися глазами, приходили в себя после пережитого.
– Вот что бывает, когда женщина отказывается от проверенных традиционных способов согрева, – сказал муж, вытирая с глаз слезы.
Я молчала, кругом виноватая.
Мы взяли диванные подушки, сложили их посредине большой комнаты и улеглись спать, а утром убежали раньше, чем проснулись все остальные. Обед я приготовила заранее, а кашу сварила утром.
Часам к двум явились с корзиной опят. Тогда и рассказали бабушке и детям о ночном прошествии.
Катя, которая всё же проснулась ночью, сказала, что ей запомнилось, что у нас дым, а сосед Сережка свесил свою голову в окно сверху и кричит.
– Да, нет, Катя, это невозможно, расстояние между этажами большое. Он в дверь стучал.
– Да я понимаю, что невозможно, но во сне было так, – объясняет Катя
Когда дети ушли, бабушка сказала гранд зятю:
– Тебе не стыдно, ну что ты за мужик такой, баба с тобой ложится в постель с грелкой.
Алешка промолчал, но мне-то выговорил:
– Я ещё и виноват оказался!
Диванная подушка прогорела не насквозь, а только с одной стороны и мы еще до конца 20-го века пользовались этой софой, купленной в 73-ем году в Подлипках.
Я сижу, подперев ладонью подбородок и грустно смотрю на своего младшего сыночка, на эти подвижные, как ртуть, вечно куда-то бегущие, вечно что-то канючащие 17 кг живого веса, утопающие в данный момент в синей школьной форме самого маленького размера, который удалось найти.
– Не понимаю, – вздыхаю я печально, – как этот дурачок учиться-то будет?
И я поворачиваюсь за поддержкой и сочувствием к старшей дочери.
– Мне кажется, – продолжаю я, – что ты умнее была.
– Мне тоже кажется, что я умнее была, – не возражает дочь, и мы обе в две пары глаз продолжаем созерцать нисколько не озабоченного нашими сомнениями сына и брата.
Первый поход Сережки в школу был для нас в первый раз в первый класс, так как с Катей мы все торжества пропустили, а тут пришли в школу вчетвером, и Сережка был украшен большим букетом розовых гладиолусов. С того места, где мы с Алешкой стояли, зажатые толпой взволнованных родителей, видны были только кончики цветов, и где был розовый гладиолус, туда я и смотрела, подбадривая мысленно своего сыночка, находящегося далеко от нас в толпе чужих людей. Речей я не слушала, но вот они под музыку тронулись с места, и кончик гладиолуса поплыл в сторону коридора, и выпускники-десятиклассники подхватили малышей на руки, и я увидела над толпой важную и довольную, ничуть не смущенную мордашку сына.
