В коридоре мы протиснулись к Сереже и задержали его разговорами, а когда подошли к его классной комнате, оказалось, что бросающие последний взгляд на своих дитятей родители прочно забаррикадировали вход.
– Граждане, расступитесь, пропустите первоклассника, – продекламировала я в выставленные зады, но пока я говорила, а люди шевелились, расступаясь, пропускать было некого, Сережка наклонился и в считанные секунды пронырнул между ног взрослых в класс.
В этот раз, возлагая больший надежды на 11-летнюю дочь, я не взяла полставки на работе. Сережке нужно было вернуться домой, и открыть дверь, а через два часа приходила из школы пятиклассница Катя, и кормила его и себя обедом.
Утром, в спешке, я его одевала, завязывала тесемки на шапке, зашнуровывала ботинки, а он сидел сонный-пресонный и милостиво позволял мне всё этот делать, только моргал своими длиннючими ресницами и ритмично сопел в ухо.
– Какой противный, развалился, как барон, – дочь комментирует нашу копошащуюся в коридоре группу, ждет, когда самой можно будет выйти в узкий проход и одеться. – И вот сейчас ты его одеваешь, чтобы он не опоздал, а в школе я его снова одеваю, а он так и сидит, ручки опустит, как будто ничего и не умеет.
Каждый день после четвертого урока Катя спускалась вниз, где учились первоклашки, забирала брата, вела его в раздевалку и там, быстренько нанизав на него одежки одну за одной, выпроваживала из школы, проверив, есть ли у него ключ от дома.
– Я думала, ты только помогаешь ему, пуговки застегиваешь, – смущенно замечаю я.
– Да… как же. Если ему дать самому одеваться, так я на урок опоздаю, пока он один ботинок зашнурует.
– Ну ладно, не расстраивайся, – успокаиваю я разбушевавшуюся дочь, – не вечно ты будешь его одевать, вырастет он.
– Когда я пошла в первый класс, – сердито тянет дочь, – так я сама собиралась, никто мне не помогал.
– Ну и дождаться тебя из школы было совершенно невозможно, – охлаждаю я воспитательский пыл Кати.
Брат с сестрой снежной лавиной скатываются по лестнице. У подъезда дома напротив Сережку перехватывают его приятели, и они отстают от быстро идущей Кати.
– Разденешься, сам, Сережечкин, – кричит Катя брату, и я, бегущая на электричку в другую сторону, слышу этот крик.
Сережка стал ходить в свой «Д» класс и сразу окунулся в мальчишечий разбойный коллектив. Позднее я узнаю, что все дети из НИОПиКа учились в «А» или «Б» классах, родители ходили, просили записать детей в класс с такой литерой, туда обычно ставили более сильных учителей и подбирали детей. Я ничего этого не знала, просто отнесла заявление, и всё, и мальчишка мой начинал в обыкновенном сборном классе. Детей там было даже меньше, чем в «А», зато мальчишек больше, чем девочек.
Осень, не холодно, но уже и не жарко, середина сентября. Я возвращаюсь с работы и вижу своего сына в канаве, вырытой для коммуникаций, с палкой в руке. Рядом двое таких же грязных мальчишек строчат из автоматов по прохожим:
– Д Д Д Д Т Т Т Т.
Я не вытаскиваю ребенка из канавы, не поднимаю его с земли, я прохожу счастливая. Дождалась, мой сын, как положено нормальному мальчишке, валяется в грязи с себе подобными, двумя Сережками из первого «Д» Акингиновым и Кирюхиным, и Юркой Шуваловым.
Мой сынок теперь не говорит: мама, я не понимаю, почему дети меня должны обязательно бить, не пугает мать такой обобщенностью (его стукнул не Слава, Дима или еще кто-то, нет, его обидели дети, это противопоставление всего мира и его собственного индивидуального я меня пугает); или:
