Второй концерт Рахманинова как национальная идея: критика, полемика, интервью - страница 17

Я могу понять Умберто Эко, несколько маниакально размышляющего о «вечном фашизме». Он застал это трагическое и противоречивое время, воочию видел бригады Сопротивления, принесшие демократию и свободу на броне американских танков. Он услышал в речи партизана, поднявшегося на трибуну, отсутствие риторики. Партизан произнес речь наподобие героя мультфильма: «Сражались, сражались. И победили!» Однако, несмотря на всеобщую мировую демократизацию, писатель до сих пор склонен видеть тоталитаризм повсюду. Когда читаешь таких тревожных мыслителей, подчас кажется, что вся история человечества до 1945 года была фашистской. Впрочем, у всех свои комплексы, идефиксы. Но как быть с нашими домашними «интеллектуалами», чьи деды освобождали народ из концлагерей или, наоборот, в этих лагерях сидели? Почему и они готовы в любом «инакомыслии» видеть «это»? Дань гуманистической вере? «Сегодня в клубе будут танцы – все будут модными, как иностранцы»? Или это удобное клеймо для очернения конкурента? Где историзм мышления? Почему мы падки на чужие болезни и, более того, считаем их достижением мысли?

Когда Рембо призывал быть современными, он не призывал болеть современными болезнями, любит повторять мой друг Андрей Тавров. Нас упрекали, кстати, и в том, что мы отвергаем мировоззренческий опыт XX века. Почему? Мы старались, думали, верили и не верили, пытались идти в ногу со временем. Внимательно читали те же самые книжки. Просто опыт переосмысления у нас получился таким, а у вас – другим. Мы решились называть вещи своими именами, вы – нет. И где вчерашний день и где день завтрашний – посмотрим. Не нам это решать.

О тексте и духе мы больше не спорим. Для тех, кто занимается текстом, есть площадки: журналы, библиотеки, музеи, университеты Европы и Америки, Интернет, система рецензирования, поддержка «образованных классов»… Меня тоже когда-то завораживали иностранные фамилии типа Фуко и Деррида, но потом эти фамилии сменились другими, а потом вообще остались идеи, упавшие откуда-то с неба и не принадлежащие никому. Тереться друг о друга, грызть и спорить должны идеи, а не политические или литературные термины. Огульное обзывание всего, что тебе не нравится, «фашизмом» – не пройдет. Собеседник, использующий в разговоре подобные аргументы, для меня исчезает, поскольку декларирует, по существу, запрет на мышление.

Удивительно то, что основным врагом современного «псевдокастового» подхода к искусству становится именно наша открытость, вера в возможности человека и нежелание обслуживать ту или иную экономическую систему. Из поэзии наших соседей и друзей ушло понятие силы, тайны, счастья. Вы постоянно говорите о правах человека, но о его праве на чудо – ни слова. Беда в том, что уверенность людей светских в своих преимуществах заставляет их изгонять священное отовсюду, где оно может существовать. Война с тайной, волшебством, свободой – вот весь пафос нынешнего художественного кураторства, приводящий к уничтожению смысла, к которому люди идут всю жизнь. Томас Манн говорит: «Человек мирового города не способен жить на какой бы то ни было почве, кроме искусственной, ибо космический такт ушел из его существования, а напряжения… становятся между тем всё более опасными». Мы готовы к состраданию, к мирному существованию, сотрудничеству. Возможно ли это?

Речь идет о взаимодействии различных психотипов. Возможно, противоречия более серьезны. Андре Жид, например, считал, что «буржуа не терпит бескорыстия, беспристрастности. Он ненавидит все, что недоступно его пониманию». Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что наша зарождающаяся дискуссия происходит из-за нашего случайного попадания в мелкобуржуазное поле «духовной деятельности» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Повсеместное безбожие приводит к еще худшему сектантству, к путанице в умах и душах, к замене книг, которыми человечество исправно пользовалось в течение трех тысяч лет, на голливудские выдумки в худшем случае и на фантазии университетских профессоров в лучшем. В так называемых интеллектуалах, в силу зачаточного состояния духа, всегда не хватает именно интеллекта и, как бы сказать… коммуникабельности, которая для меня сродни чувству юмора. Тенденции «мирового развития» усвоены: в них не осталось места ничему самостоятельному, потенциально опасному, не говоря уже о священном. Оно стало как бы последним пережитком великих эпох: за него еще можно пойти умирать, выйти на баррикады, создавать произведения искусства. Наличие этого чувства и означает разницу между животным и человеком. Неужели трудно признать, что существуют вещи, недоступные для вашего ума? Лично я в этом уверен и из-за своего несовершенства не расстраиваюсь.